Ярослав Питерский - Падшие в небеса

Клюфту стало очень грустно. Так грустно, ему не было — с похорон матери. Павел едва не заплакал. Слезы, горячей волной, накатили на глаза. Но журналист сдержался. Он глубоко вздохнул и потянулся за очередной папиросой. Закурив — ему стало легче. Пару затяжек и голова просветлела.

— Вот черт! Богослов проклятый — заболтал! Нет, нужно идти на работу — еще машинку тащить, уже пол седьмого, — проворчал Клюфт и вскочил со стула.

Главный редактор довольно покряхтывал, потягивая чай из стакана, который был вставлен в бронзовый, почти черный от времени, подстаканник. Лицо Смирнова полно блаженства. Он наслаждался чтением. Его нос-картошка, дергался — подбрасывая круглые очки. На лбу выступила испарина. И хотя верхняя пуговица, его оливкового цвета френча, была расстегнута, главный редактор, вытирал пот с раскрасневшейся шеи, носовым платком.

— А ведь можешь, засранец! Можешь, когда хочешь! Молодец! Удружил! Вещь — какие нужные слова нашел! Какие верные! Как точно метишь! Основной задачей вредительской группы было уничтожение совхозного скота, озлобление рабочих против мероприятий партии и правительства. Все это они старались делать, так чтобы замести всякие следы! Ах, молодец! Молодец! — Смирнов в очередной раз вытер вспотевшую шею носовым платком. Клюфт сидел и ерзал от нетерпения на стуле. Ему было приятно слушать похвалу шефа. Он, еще совсем недавно — неизвестный рядовой работник горкома ВКП(б), вдруг стал, известным в крае «журналистом-разоблачителем»! Его будут бояться — все эти мрази и выродки, покусившиеся, на советские устои! Нет, все-таки судьба обошлась с ним благосклонно! Все-таки, как хорошо, что его направили работать сюда в газету!

— Молодец! Особенно мне понравилась твоя кода! Доколе невежды будут любить невежество? Доколе буйные будут услаждаться буйством? Доколе глупцы будут ненавидеть знание? Но упорство невежд убьет их, а беспечность глупцов погубит их! И придет им ужас как вихрь! Принесет скорбь и тесноту! А мы, посмеемся над их погибелью, порадуемся, когда придет к ним ужас! А! Как сказано! Сам придумал?

— Смирнов сурово посмотрел на Клюфта. Павел поежился. Рассказать о ночном постояльце? Нет! Зачем? Да и он вряд ли увидит теперь этого странного человека — со странным именем. Нет! Славу нельзя делить ни с кем! Слава, она ведь, как жена — должна принадлежать, только одному человеку! Иначе, это будет не слава, иначе, это будет, просто — легкий успех. А это, уже не то! Нет! Иоиль просто был его фантазией! Просто ночным видением!

— Сам! Конечно сам! Кто ж мне, что ночью то подскажет? — соврал Клюфт и слегка покраснел.

— Слушай Павел! — Смирнов отложил листы со статьей. — А ведь ты талант. Мы, тебя, наверное, на курсы повышения квалификации в Москву направим. Подучишься! Хочешь в столицу-то? Павел пожал плечами. Почесав макушку, посмотрел на главного редактора и улыбнувшись, довольно ответил:

— Кто ж в столицу-то не хочет. Хочу, конечно!

— Ну, вот и хорошо! Вот и поедешь. После нового года. А то пока работы навалом. Кстати как ты уже там думаешь о второй статейки то? Ну, о прокуроре в Таштыпском районе?

— Хм, да. Думаю. Завтра напишу, — с готовностью ответил Павел.

— Ну, вот и ладненько! Вот и хорошо! Эту мы сегодня в номер, а завтра, завтра уже будем планировать следующую! Я, понимаешь, не хочу, что бы у тебя перерыв был! Что бы ты у нас в каждом номере, что-то такое! Ух! Делал! Что бы все видели — в крае идет работа по выявлению этих право-троцкистских, бухаринских, оборотней! Да и в крайкоме будут видеть — наша газета держит пульс на ритме этой борьбы! — Смирнов говорил это с пафосом, будто на митинге.

Павел покрутил по сторонам головой. Ему вновь показалось, что главный редактор говорит эти слова, вовсе не для него, а для кого-то третьего — невидимо, присутствующего в кабинете.

— Ну и последнее. А как назовем то статью? А то, вот названия то нет! Не называть же ее просто и банально — суд в Минусинске? — спросил Смирнов. Клюфт задумался. Над названием он действительно не успел поработать. Да и когда? Он и так то ели-ели успел. Нужно выкручиваться. Нужно именно сейчас доказать Смирнову — что он подающий надежды журналист. Его мозг лихорадочно работал. Неожиданно для себя Клюфт выпалил фразу, которой поразился сам:

— Мерзость, несущая опустошение! Смирнов, от удивления, приподнял пальцами очки на носу. Он сидел, открыв рот. Молчание длилось почти минуту:

— Как, как, ты сказал?!

— Мерзость, несущая опустошение, — повторил Клюфт робко и опустил глаза.

— Гениально! Гениально! Молодец! Как сказал! — рассыпался комплементами Смирнов. Клюфт совсем покраснел. Он не знал, куда деть руки и то и дело теребил обивку на стуле. Петр Ильич, вскочил со стула и выбежав из-за стола, схватил трубку телефона.

— Алло! Наборщики! Набирайте — мерзость, несущая опустошение! Да! Все! В номер! Все! Я подпишу! — Смирнов бросил трубку на аппарат и подошел к Павлу. Тот, в смущении встал. Главный редактор, смотря ему глаза, снизу вверх, ввиду своего маленького роста, крепко пожал руку. Клюфт почувствовал, что ладонь, у Петра Ильича — горячая и липкая от пота.

— Ну, что ж, мой мальчик! Мы еще поработаем! Поработаем! — Смирнов похлопал Клюфта по плечу. Достал из кармана носовой платок и сняв очки, протер их.

— Кстати, я вижу — настроение у тебя в корне поменялось. Вижу! А то ночью, мне, всякую чушь тут нес! И помни, ты мне поклялся! Никому больше ничего подобного не говори! Никому! Ладно! Что ты хотел у меня спросить? Клюфт опустил глаза, словно был в чем-то виноват. Павел никогда не любил просить. Особенно за себя. Это было для него настоящей мукой. И, тем не менее, он выдавил:

— Петр Ильич, вы обещали меня отпустить. Я ведь вот как всю ночь работал…

— А! Да! Конечно! Вижу! Вижу! Надо! Но я старый лис — знаю, спать не пойдешь! Тут другое! Шерше ля фам! Черт с тобой — иди! Но завтра! Завтра что б утром был как штык и с тебя статья о прокуроре в Таштыпском районе! Павел выскочил из кабинета редактора и понесся по коридору, словно на спине у него выросли крылья! Ему хотелось взлететь! Шутка ли — у него все получается и он становиться настоящим «матерым мэтром» слова! Выскочив из-за угла, Клюфт, налетел на Пончикову. Грузная тетка несла в руках кучу бумаг и книг. Они посыпались на дощатый пол. Пончикова, взвизгнула, как ужаленная и повалилась на бок. Ее плотная, коричневая юбка, нелепо задралась, оголив толстые ноги, в шерстяных чулках.

— Ой! Ой! Мамочка моя! — причитала эта толстая женщина. Клюфт ползал рядом с ней на коленях, пытаясь собрать рассыпавшиеся книги и бумаги.

— Простите Вера Сергеевна! Простите ради Бога! Я не хотел!

— Ой! Ой! Что ж это такое?! — Пончикова встала на четвереньки и со злобой посмотрела на Павла.