Анна Матвеева - Небеса

Утро похоже на весну, день напоминает лето, осень — это вечер года, тогда как зима, конечно же, ночь. Жаль не использовать гениальную формулу хотя бы дважды, слишком она хороша: да что там, она безупречна. Извечный круг напомнит людям, что наше рождение — это смерть в ином мире, а смерть — предчувствие утра другой жизни.

…В то лето я начала верить в Бога-творца, чьи эскизы переполняли мир. Кругом хватало подсказок, и они мягким хороводом подталкивали меня к вере — хрупкой, как бабочка. Если бы не черный страх смерти, густевший день ото дня, я вцепилась бы в расписные крылья и зажмурилась от скорости. Но я взрослела, и новые догадки, разбросанные повсюду, кутались в саван сомнений. Мир гениев тоже прочитывался и просчитывался: Моцарт был похож на Рафаэля, а Бонапарт не случайно выбирал для ночлега пирамиду Хеопса. Поэты стрелялись, властители лгали, красавицы носили в грудных клетках остывшие сердца. Я видела стройный план, похожий на вырванное ураганом дерево: живые песочные часы, густые корни напоминают крону, крона похожа на людские волосы. Нет и не было ничего случайного, все продумано в подробностях, до мельчайшего жучка на самой тонкой из травинок… И не оставалось иллюзий в отношении собственной смерти.

Она в итоге победила — все мои находки перестали казаться открытиями, а ведь сердце екало, как у Беллинсгаузена, увидевшего новый материк.

Слова быстро остывали на воздухе, хотя мысли были свежими, горячими, как пирожки.

— Дорогая, все это очень мило. Беда, что ты еще ребенок, а я никогда не любил детей.

Я остывала после душевного стриптиза, а Зубов поднял с пола раскрытую книжку и тут же вчитался в нее, вгрызся в слова, как в яблоко.

— Прости, дорогая, это не займет много времени.

Я внимательно разглядывала его левую щеку — на ней была Кассиопея мелких родинок: дубль вэ. Этот человек с легкостью заставлял меня обнажаться перед ним — хотя душу раздеть куда труднее тела.

Телом моим он тем более совершенно не интересовался.

Очередной сотрудник принес кофе, разлитый в золоченые крошечные чашечки. Я посмотрела на кофеносца, потом на зачитавшегося депутата и поняла наконец, кого напоминали мне все зубовские сотрудники. Они были похожи друг на друга потому, что каждый в отдельности походил на Зубова! Подражал ему вольно или невольно, носил такие же костюмы и так же резко взглядывал на собеседника. Интересно, это Зубов подбирал себе персонал по образу и подобию или персонал переучивался, отсыкая от самостей и подравниваясь под единый стандарт?

Возможно, сила обаяния депутата была такой мощной, что, общаясь с ним, нельзя было чувствовать себя отдельной, независимой системой. Казалось, невидимые лианы тянутся от Зубова к собеседнику, захватывая и подавляя плоть. Он заражал собой всех попадавших в его поле, и даже Вера, проведя с ним десять минут, становилась совсем другой Верой.

Что говорить обо мне?

Он читал, хмурясь и быстро листая страницы, в кабинете было тихо, и я слышала, как за окном разговаривают прохожие. Кофе я выпила одним глотком и смотрела, как отвердевает на дне коричневая жесткая масса. Вдруг депутат подпрыгнул и ухватил плоскую телефонную трубку, висевшую на стене и мерцающую огоньками. Звонка я не слышала, но депутат сказал «алло!».

Теперь он хмурился куда сильнее, чем от книги, потом сказал собеседнику протяжно:

— Жаль, что он оказался настолько жадным, а впрочем, я давно разочаровался в людях. Твоя новость укрепила мою мизантропию. Чи сара!

Трубка вновь повисла на стене, депутат же проворно вскочил с дивана и словно бы впервые заметил меня. Книжка полетела на пол, беззащитно растопырив странички.

— Ну что дорогая, понравилась тебе моя контора? Пойдем, провожу тебя.

Поравнявшись с невостребованным диваном, я скосила глаза к стопке книг — там было много новомодной дряни, а сверху лежал толстенный том Данте.

Пока я ждала, обездвиженная страхом и любовью, депутат читал «Божественную комедию», хмурясь на одних страницах и светлея от других.

Человеку, который собирается работать в газете, следует заранее примириться с некоторыми тонкостями этой деятельности. У каждой службы — свои странности, но, наверное, еще только в клинику пограничных состояний «Роща» приходит такое же количество сумасшедших людей. Вера давно уяснила эту закономерность — приток безумных граждан носил сезонный характер, особенный взлет случался весной и ранней осенью. К отпору Вера готовилась заранее — и ни один псих не посмел бы нарушить рабочую обстановку в отделе.

— Увы, на них не будет написано «мы чокнутые», — еще в январе объясняла она Аглае, хотя до первых шизоидных ласточек оставалось как минимум месяца полтора. — Они могут прилично выглядеть, быть хорошо одетыми, и, главное, Аглая, они так связно излагают свои безумные мысли, что ты будешь спрашивать себя — вдруг это я сошла с ума, а они — нормальные?

Здесь нашей Вере показалось, что она переборщила с эмоциями, впрочем, Аглая слушала начальницу все так же внимательно.

— Твоя задача — не дать им высказаться. Малейшее сомнение, и сразу говори: простите, но редакцию не интересуют «летающие тарелки»!

Вера всегда умела четко выразить свое отношение к людям, и рядом с ней психи вправду не задерживались, оседая вместе со своими историями в кабинетах более приветливых сотрудников. К примеру, Ангелина Яковлевна Белобокова была любимицей всех городских сумасшедших (Вера обязательно уточнила бы, что Ангелина Яковлевна была одной из них) и регулярно варила на этом бульоне густые супы. Валькирия так кричала потом на бедную Белобокову, что прохожие на улицах озирались в поисках звукового источника. Пожилая корреспондентка Белобокова проявляла доверчивость к людским словам и, заслышав, как очередной посетитель, судорожно потирающий руки, рассказывает о встрече с пришельцами с Марса, принималась за работу над материалом для рубрики: «Это интересно».

— Мне это совсем не интересно! — задыхалась от крика Ольга Альбертовна, Вера же искренне удивлялась, почему старуху до сих пор не выпихнули на пенсию.

Нет, совсем не то была Вера. Оплот редакционной прозорливости, мощный пирс, о который безуспешно бились грудью сотни лодок, она не боялась неизбежных посетителей, но вооружалась принципом: «Нормальные люди писем в газеты не пишут и по редакциям сроду не бродят». Тут вполне уместно бы добавить «и газет не читают», но Вера благоразумно умолкала — она слишком любила свою работу.

…Этот посетитель очнулся не по сезону рано: в Николаевске хозяйствовал февраль, и за окном Вериного кабинета белел замерзший пруд. Аглаи не было, она снова отпросилась раньше, чтобы сидеть с ребенком сестры; Вера хоть и не могла понять такой жертвенности, не возражала. Аглая всегда напишет обещанное, а где и какими усилиями — никого не касается.