Анна Матвеева - Небеса

В дверь постучали не костяшками пальцев, а словно ребром ладони. Недовольно подняв глаза от исписанной страницы, Вера увидела перед собой маленького и круглого человека — когда он учился в школе, ему наверняка предлагали с десяток обидных прозвищ. А может, коллектив прошагал мимо, скользнув взглядом, огрев для острастки учебником… Вера, когда встречала таких людей, всякий раз думала — неужели найдется некто, способный полюбить столь невзрачное существо?

Посетитель был так вопиюще некрасив, что даже пройтись с ним рядом по коридору могло зачесться в подвиг. Как ужасно, наверное, каждый день видеть в зеркале эти вспухшие щеки, эту вросшую в плечи огромную голову, а еще он трещал пальцами, так противно… Вера решительно встала, и посетитель заторопился:

— Пожалуйста, выслушайте меня. Я знаю, все это похоже на бред сумасшедшего, и сам был бы рад, пусть лучше я безумен, чем они… Но я должен с вами поделиться…

Вера подумала, что ему следовало бы поделиться с врачом, но почему-то махнула рукой в сторону Аглаиного стола. Сумасшедший поспешно уселся, выложил на стол большие бледные ладони. Вера поигрывала авторучкой.

— Я, простите, не представился, — спохватился гость и церемонно протянул руку. — Илья Андреевич, фамилия Кожухов.

— Вера Геннадьевна, фамилия Афанасьева, заведующая отделом информации, — скучно сказала Вера, но гость обиженно вздохнул:

— Да я прекрасно знаю, кто вы! Я и хотел непосредственно с вами переговорить!

«Господи, как же они все проникают в редакцию? — тоскливо думала Вера, пока гость откашливался перед исповедью. — Вроде бы пропускная система, охрана!»

Илья Андреевич снял с шеи жуткий мохеровый шарф, и в кабинете запахло лосьоном «Огуречный». Шапку рассказчик прижимал к груди нежно, как младенца, и Вере некстати вспомнилась картина «Ходоки у Ленина».

Посетитель оказался прихожанином Успенского монастыря и духовным чадом игумена Гурия: в голосе гостя скользнула справедливая гордость. Вера продолжала играть ручкой, ее так и подмывало украсить лежащий рядом листочек парой развеселых рожиц.

— Месяца два назад у нас в храме появились новые люди. Не столько прихожане, потому что молящимися я их не видел, скорее дарители, или, как теперь говорят, спонсоры. Я человек одинокий, жена со мной развелась, из квартиры выгнала. Храм — мой второй дом, поэтому я много вижу всего, больше, чем другие. Вот эти люди, Вера Геннадьевна, они очень много сделали для монастыря. Деньги нашли на ремонт, купола обновили, игумену… — Тут Илья Андреевич запнулся на секундочку, но потом решительно продолжил: — Новую машину справили. Знаете, сколько у него дел да разъездов? Он многим людям помогает, а значит, ему тоже надо помогать. Только мне эти люди все равно не понравились. Один нерусский, кореец или киргиз, другой — из этих новых, вот с такой шеей!

Илья Андреевич показал на себе ширину шеи спонсора, а Вера тем временем отложила ручку в сторону.

— Они нашего батюшку и так и сяк обхаживали, сулили невесть что, смущали по-разному. Я специально не подслушивал (Илья Андреевич так покраснел при этих словах, что стало ясно: конечно же, подслушивал, причем специально), но по всему было видно — им что-то надо было от него. Я ведь, Вера Геннадьевна, долго работал в государственном аппарате и умею хранить тайны, ко тут решил с вами поделиться, потому что они хотят нашего батюшку погубить. Аккурат после машины игумен стал нам говорить, будто владыка — большой грешник. Вы понимаете… И так долго, подробно говорил, что никто не сомневался. А мы — что? Мы ему верили, мы всегда ему верим! И пикетировать к епархиальному управлению ездили, сам я стоял там с плакатом, вот этими руками держал, м-да… А тут вон как получилось! Оказывается, оговорили владыку-то! Вы уж, Вера Геннадьевна, хотя бы теперь сделайте такую статью, чтоб отлегло от сердца; это чужие люди смутили нашего батюшку и нынче даже из монастыря его погнали… — У Ильи Андреевича запрыгал уголок рта, глаз налился слезой.

— Теперь-то что, уже все закончилось, — как могла мягко сказала Вера. — Многие и сейчас не верят Синоду, считают, что епископ виновен. Просто покрывают его, у нас даже была заметка под таким заголовком: «Своя рука, владыка?» В высших церковных кругах полно гомосексуалистов, пусть вам это и неприятно услышать; вот они-то и прикрыли глазки на похождения нашего голубя. Но что сейчас, после драки?

— Ох, еще будет драка пуще прежней, — заторопился Илья Андреевич и снял со спинки стула свой шарф, похожий на мертвую кошку. — Вот увидите.

— А как звали тех спонсоров? — спросила Вера.

— Того, с шеей, Алексеем, а нерусского — Баяном, кажется. Или Батыром. Ну, простите меня, Вера Геннадьевна, за вторжение, может, я и правда зря побеспокоил? — Гость поспешно надел шапку на свою уродливую голову и побрел к двери.

Сумасшедшие так никогда не поступали, они всегда стремились выжать из своего визита все до капли и оставляли кабинет неохотно, как нажитое имущество.

— Разберетесь с этим? — спросил Илья Андреевич уже на самом выходе, застыв в просительной позе, отшлифованной в советские времена.

Вера Ильи Андреевича Кожухова в печатное слово и всемогущество Веры Афанасьевой была поистине безграничной.

За время работы в газете Вера выработала у себя чутье к разным сенсациям и сразу поняла — решением Синода все не кончится. Очевидно, публику готовили к новым откровениям, и Вера предчувствовала взрыв. Разговоры о владыке не стихали, но скандал на время переместился внутрь церкви — Артем несколько раз проговаривался, что обстановка стала невозможно тяжелая и многие батюшки собираются покидать епархию.

Мирской Николаевск временно позабыл о церковных скандалах, народ вначале долго отмечал новогодние праздники, а теперь готовился принять на себя очередную волну — новомодный Святой Валентин, День защитника отечества, Восьмое марта… За время, прожитое с Артемом, Вера привыкла не отмечать эти праздники и не обижаться за отсутствие подарков. Да и не нужны были Вере подарки…

Артем с каждым днем уходил все дальше от нее и одновременно с этим неуклюже пытался склеить разбитую семейную чашку. Бедный, бедный Артем — как же били по глазам его старания, как заботливо вел он себя с Верой и каким холодом веяло от его заботливости! Веру не обманешь: за самым внимательным жестом она видела этот холод и страдала от него словно лютой зимой — впрочем, зима и так была лютая, полсотни лет, вспоминали, не было в Николаевске таких морозов. Даже щедрости Алексея Александровича не хватало, чтобы залечить нанесенную Вере рану — ножевое, проникающее ранение в область души, в область любви…

Алексей Александрович, однако, не спешил появляться, и телефоны его молчали как убитые. Вера позвонила ему сразу после ухода вечернего гостя — ведь портрет игумена Гурия заказчик рисовал исключительно в светлых и радостных красках. Не говоря о том, соображала Вера, укладывая трубку на рычаги, что Алексей Александрович вполне мог оказаться тем спонсором-искусителем, на которого жаловался прихожанин. А что? Совпадало имя, и внешность была узнаваема. Забавное коленце!