Анна Матвеева - Небеса

Это слово — вожделение — особенно мучило Веру, словно вбивало гвозди каждой своей буквой.

Ее трясло и колотило от холода: николаевская зима не самое уместное для прогулок время. Как и утро измены принципам не лучшее время для раздумий.

Она вернулась в машину, включила печку и начала оттаивать: в зеркале Вера видела свои губы, прозрачно-красные после вчерашних поцелуев.

Замерзшая рука отыскала в кармане телефонный жетон, и Вера сняла машину с ручника — схватилась за него, как за гранату.

Третья по счету телефонная будка уцелела в битве с хулиганами. На часах было уже восемь, Аглая должна проснуться. Трубка отозвалась сонным «алло», и Вера многословно принялась объяснять, почему Аглае придется работать в одиночестве: простудный вирус спутал все планы.

…Главное — не стоять на месте. Главное — все время двигаться.

Обиженно взвыв, «восьмерка» рванула с места.

К вечеру Вера изъездила почти весь бензин — бесцельно гоняла по городу, читала вывески и таблички с названиями улиц. Несколько раз она выезжала за пределы Николаевска, добиралась до ближних деревень и потом снова возвращалась к постылым высоким домам, которые вставали за деревьями, как тот самый лес. На трассе часто попадались растерзанные колесами трупики кошек, чем ближе к городу, тем больше было меховых кровавых ковриков с последним оскалом перепуганных мордочек. Вера думала: «Так должно выглядеть мое сердце». Многажды перееханное равнодушными колесами, брошенное истекать кровью под небом и никому не нужное. В самом деле, даже супа не сварить.

Раскрыв окно, Вера курила без перерыва, хотя во рту была горечь, как от полыни.

Ей хотелось выговорить свое раскаяние, пообещать, что больше никогда! И ни за что… Тошно сознаваться, но Вера в первый раз за долгое время почувствовала себя по-настоящему живой. Чужое желание пробудило в ней давно застывшие соки, лед раскололся, и лава полилась по склонам — не сгубить бы окрестные города…

Николаевск укутался в золотистые сумерки, и горожане теперь не бегали по улицам, а с чинной неспешностью прогуливались. Юная парочка взахлеб целовалась на мостовой, и Вера отвела взгляд в сторону.

Домой не хотелось — в привычное тепло квартиры, где джинсы и брошенный с вечера свитер так и лежат на прежнем месте: прокуренный маскарадный костюм. Предательство вещей поражало Веру — не правда ли, странно, что они никак не отреагировали на событие? Зубная щетка в стакане, свежая заварка в чайнике, плащ на плечиках, диктофон в сумочке… Будто ничего и не было.

Вера плакала, сидя в машине, и мелкий снег плакал с ней на пару, размазывая слезы по стеклам.

Ей хотелось поговорить, но с кем? Не станешь ведь приставать к прохожим — выслушайте меня, пожалуйста! Как те сумасшедшие…

Она отыскала в кармане еще один жетон — и подъехала к той же будке, знакомой теперь и даже родной.

— Мне надо с тобой поговорить, — сказала она, глупо всхлипнув. — Приезжай, пожалуйста.

— Где ты?

Сквозь соленую слезную перепонку, в сгущенной темноте Вера видела плохо, но все же сумела прочитать табличку с названием улицы.

О выздоровлении следовало забыть: болезнь моя лишь выжидала и пустилась в атаку первым же удобным случаем. Смерть часто приходит в семьи с младенцами, намекает, что пора освободить место для нового человека, претендующего на фамилию. Теперь, когда у нас появился Петрушка, я думала, что костлявый палец ткнет именно в меня.

Было жутко думать о любой смерти — годилось даже раздавленное тельце кошки, несколько дней валявшееся перед входом в Сашенькин подъезд: я вздрагивала при виде ощеренной пасти, лапа, выпростанная в последнем ударе, метила в лицо, так что позвоночником, как лестницей, взбегал горячий ужас. В кооперативном магазине, куда охотники и первые из фермеров сдавали свои трофеи, мне попалась на глаза освежеванная тушка кролика, разложенная под стеклом витрины. Мертвое тельце было устрашающе худеньким и напоминало игрушечного динозавра. Свежевали кролика с некоторой затейливостью — на лапках намеренно оставлены меховые носочки, призванные вызвать умиление покупательниц: они грохотали по залу гигантскими металлическими корзинами, словно это были маркитантские фуры.

…Я жаловалась на кошку и кролика Зубову, но Антиной Николаевич никогда не верил, что я вправду боюсь смерти: «Ты очень мало знаешь о смерти, дорогая. Познакомься с ней поближе — она тебе понравится».

Я звонила и Артему — в конце концов, загробный мир как раз по его части. Артем сказал: «Хватит бегать вокруг забора, если рядом — открытые ворота. Креститься надо в срочном порядке».

Какого еще ответа можно было ждать от попа?

…Тем вечером Сашенька с мамой собрались на очередную, особо важную сходку в «Космее»: нам с Алешей велено было их не ждать, мероприятие долгое, может протянуться до самого утра. Впрочем, самого Алеши тоже еще не было дома.

Я выкупала Петрушку, навела ему кашу, и он уснул с бутылочкой в руках.

— Можно я залезу в Интернет? — спросила у Сашеньки.

— Да на здоровье.

— Знаешь, Сашенька, я поняла, почему Глаша не может прочувствовать «Космею», — неожиданно сказала мама. Она пудрилась перед зеркалом и вообще вела себя так, будто отправлялась на концерт известных артистов.

В последние месяцы мама делала вид, что настоящей Глаши больше не существует, а в ее теле поселилась самозванка.

— Марианна Степановна предупреждала, что у тебя совершенно невозможная энергетика! Ты сосешь из нас жизнь, из нас обеих!

Сашенька начинала заступаться за меня — но получалось это у нее довольно-таки вяло.

Мадам Бугрова в рекордно короткие сроки сумела внушить маме, что ее младшая дочь — «сгусток отрицательного смысла». Я просила маму растолковать, что это означает, но она только отмахнулась: без «Путеводной Звезды» тут, видимо, было не разобраться. В любом случае мне не хотелось быть сгустком — это звучало оскорбительно.

Марианну Степановну можно было понять — ее накрепко разобидела моя статья в «Вестнике». Зато к Сашеньке мадам питала нежность и, наверное, высматривала ее в зале, как постники высматривают в небесах первую звезду. Природа этой нежности была мне малопонятна, а мадам тем временем доказывала сестре, что у нее «особенный космический талант» и «прямая связь со звездами». Однажды Бугрова сказала: «Сашенька, ты королева, привыкай сидеть на троне». И мама, увлеченная «Космеей», как не увлекалась в своей жизни ничем, гордилась Сашенькой пуще прежнего.

Она и раньше выделяла сестру, может быть, потому, что с Сашенькой они были похожими, а я угодила в отцовскую породу. Теперь перевес между нами ощущался физически, мама ни дня не пропускала, чтобы не упомянуть о моем духовном арьергарде — Сашенькины достижения сверкали на его фоне, как бриллианты на черной бархатной тряпочке.