Александр Белых - Сны Флобера

Когда он стал исполнять песню Summertime в третий раз, с ним произошло что‑то невероятное. Его сознание вдруг вышло из общего процесса веселья, как будто бы удалилось прочь в монашеских одеждах. Один Орест, весёлый и открытый, сидел в обнимку с Адзари и напевал песни, попивая виски, а другой, грустный и замкнутый, бесплотный, в это же самое время блуждал среди чужих мыслей, собирая взглядом на тротуаре рекламный мусор с непристойными предложениями. В какой‑то момент он усомнился в существовании самого себя, будто был дурным вымыслом какого‑то сочинителя. Он подумал, что только со смертью в человеческую жизнь входит смысл и порядок, абсурд перестаёт быть абсурдом, случайность становится закономерностью, а фрагмент обретает завершённость. Среди этих размышлений он встретил пса Флобера. Тот радостно лобызал его в лицо горячим шершавым языком. «Втроём» они вышли на улицу. Перед глазами всё плыло в радужных красках неонового освещения: качались высотные здания; качался город, словно корабль во время волнения на море. Он вспомнил вид из окна Марго: воображаемая корабельная палуба, иллюминированная городскими огнями…

Адзари приспичило пописать. Он остановился у клумбы, стал долго копаться в гульфике.

— Я не могу найти его, он убежал! — жалобно воскликнул Адзари.

— Счас помогу! — сказал Орест. — Где там твой беглец, ну‑ка…

В конце концов, беглец был найден, и Адзари стал мочиться прямо на цветущие белые, розовые и красные азалии.

— Ты забрызгал мне ботинки! — возопил Орест.

Виновник достал из кармана носовой платок, склонился над ботинками собутыльника и принялся тщательно вытирать.

— Заметь, я вытираю платочком от Кэндзо, чуешь, какой аромат! С тебя сто йен причитается, товарищ!

Орест вынул первую попавшуюся монету и опустил ему в ладонь. На их пути повстречался уличный хиромант. Они сидел у стены, склонив лицо над свечой под красным колпаком.

— Вот — вот, я сейчас узнаю!

Оресту взбрело на ум узнать свою судьбу. Хиромант взглянул на его ладонь и наотрез отказался пророчествовать.

— Ну, раз ты не хочешь говорить о моей судьбе, то и не надо! Прощай, обманщик! Ты не хиромант, а херомант! — по — русски каламбурил хмельной Орест. — Aridaveri michinosa!

Адзари поймал такси. Он увозил Ореста к себе домой. Огни, огни, огни… Синие, красные, зелёные… Реклама. Реклама. Реклама. Такси (варианты: карета, рикша, паланкин) въехало на пустынную Седьмую линию, сквозь открытое окно повеяло ароматом померанцев. Был на исходе час Собаки. Адзари велел остановиться. Придерживая парчовые одежды (почему‑то оказавшиеся тяжёлыми), они неторопливо вышли из кареты. Чистый, без гари воздух пропитался ароматом цветущих померанцев. Полная луна, как надраенное до синего сияния медное бохайское зеркало с двумя плывущими в разных направлениях рыбами на обратной стороне, высветила купы деревьев в саду, окружённом повалившейся оградой с покосившимися воротами. Терпкий и горьковатый запах померанцев как бы подсказывал, что в этом старом доме живёт дама, которую уже давно никто не навещал, а печаль её пропитана этим ароматом…

Сердце юноши нечаянно опомнилось, и он спросил себя: «Почему мои пути не заводили меня раньше на эту линию?» Он вошёл в глубь сада по заросшей полынью дорожке. Десять мальчиков — телохранителей, присланных государем, десять миловидных отроков одинакового роста и сложения, с волосами, закрученными жгутами у висков и изящно перевязанными лиловыми шнурками, двинулись за ним. Обернувшись на шорох одежд и звуки шагов, Орест остановил телохранителей взглядом, позвал своего товарища по забавам Адзари, чтобы тот сообщил о визите. Их никто не встретил, и они вошли в дом.

За бумажной ширмой виднелся силуэт склонившейся над рукоделием женщины. Свет лампы бессильно сопротивлялся враждебному мраку, охватывающему комнату со всех сторон. Орест, шурша длинными одеждами, приблизился к даме. Не поднимая головы, она спокойно сказала:

— Вот, распускаю твой свитер, который знал тепло твоего тела.

Орест промолчал, подумав, что эта незнакомка держит нить его жизни в своих руках и наверняка знает, что с ним станется.

Он не решался спрашивать. Его пугала как неизвестность, так и предопределённость.

— Каково твое сердце, такова твоя и посмертная судьба, — произнесла она и отложила пряжу.

И только сейчас Орест догадался по её рукам, что это была дама Рокудзё, похожая и на Марго, и на Марико. Лампа потухла, темень поглотила предметы. Потом зазвонил телефон — живой, единственный голос, бесприютный и одинокий, на который никто не откликался. Орест пошёл на звон в соседнюю комнату.

Она была пуста, в нише висела картина с каллиграфией. Возвысив сердце, вернись к обыденным вещам. Телефон замолчал, не выдав местонахождения. Орест двинулся дальше. В другой комнате во мраке сиял золотом алтарь с Буддами. Вошли люди в темных кимоно — послушники и настоятель, молча разместились на подушках. Орест тоже сел, кое‑как скрестив ноги для дзадзэн.

Кто‑то сказал: «Страшна не смерть, а страшна мысль о ней. Освободи ум от мыслей, опустоши его, и тогда обретёшь ясность». С этими словами в его мысли украдкой проникла жизнь двойника, словно набранный петитом текст: «…Влекомый чьим‑то отражением…» Орест не помнил, сколько прошло времени, когда прозвучал гонг. Медь всколыхнула воздух. Пришёл послушник и отодвинул шторы. В комнату бесшумно хлынул солнечный свет. Все стали расходиться. По завершении вечерней медитации смотритель пригласил одного послушника. На столе лежали журналы на иностранных языках. Среди них был «Вестник Московского университета». Настоятель усмехнулся и сказал: «Zhenchina zwonira. Ona pogubit tebya. Wo sne, w zerkale, w wode prebywaet mir». Слова звучали как упрёк, как насмешка. В его интонации не было ни сожаления, ни предупреждения…

Орест открыл глаза и обнаружил себя на дне аквариума. Над ним среди водорослей проплывали рыбы, сверкая золотыми боками. Их надменные рты ритмично глотали воду. Дышалось свободно и легко, в ушах звенела тишина. Подошла Марго, сыпанула щепоть корма. «Прикармливает», — подумал Орест.

Вдруг он услышал чье‑то дыхание и повернул голову на звук. Оказалось, что всё это время он смотрел на аквариум. Рядом спал Адзари, зарывшись с головой в подушку. Тихо выкарабкавшись из‑под футона, Орест кое‑как нашёл свою одежду, облачился, незаметно вышел из квартиры и помчался к ближайшей станции метро, подальше от греха…

Не дождавшись ответа, Исида положила телефонную трубку. Ей показалось, что Орест говорил с русской женщиной более чем любезно, даже интимно, если не любовно. Его губы преступно купались в улыбке; она следила за отблеском электрического света на его зубах. В ушах её вновь зазвучали непонятные звуки чужеродной речи. Они обладали какой‑то странной, притягательной силой — этими звуками хотелось умыться, окунуться в них с головой: что‑то было в них чистое, светлое…