Александр Белых - Сны Флобера

это рваное отверстие светят фонари на улице Сёва — дори.

Император

укладывается спать в одиночестве в императорском дворце, что в пятнадцати минутах

езды на велосипеде от моего дома.

Императрица недовольна, но чувства скрывает. Она пожелала сыну солнца спокойной

ночи, поклонилась в пояс, выпрямилась, вздёрнула подбородок, повернулась и

посеменила в свою спальню, шурша белыми шёлковыми таби по чёрному полу

императорской опочивальни.

Император раскрыл французскую книгу и погрузился в чтение. «Gobineau», «высокие

белокурые долихоцефалы», «длинноголовые», «брахицефалы», «короткоголовые»,

«краниальный индекс».

По сырому асфальту

проносятся автомобили. Вижу, как через дорогу перебежала женщина с банными

принадлежностями в халате и повязанной полотенцем головой.

Я знаю, что сейчас раздастся

звонок телефона, и она спросит как всегда: «Ты не спишь?». Я как всегда отвечу: «Нет ещё. Вы хотели что‑то спросить?». Она ответит: «Нет, просто хотела пожелать спокойной ночи, но вот подумала…»

Что она могла подумать перед сном? Я хочу опередить её мысль и торопливо говорю насмешливо: «Вы, наверное, хотели спросить: «Не мешает ли мне спать шум проезжающих машин?»

Она: «Я об этом подумала только. Какой ты забавный! И вправду, у меня не шумно, если ты придёшь ко мне, то мог бы выспаться хотя бы на выходные… У меня есть холодное пиво… Ах, ты спутал меня. Я хотела спросить другое… Ну вот, уже забыла… Старая стала… Мне грустно… Я совсем не слышу добрых слов от тебя…Тебе как будто жалко сказать что‑то доброе…

«Ну, как же! Я ведь каждый вечер желаю вам доброй ночи».

«Я просто хотела услышать твой голос, когда ты говорил по — русски с той женщиной…»

«Хотите, чтобы я снова ей позвонил?»

«Если ты позвонишь ей, я этого не выдержу».

«А давайте я буду вам звонить и говорить по — русски?»

«Ты будешь говорить так же как с ней?»

«Ну да!»

«Как бы мне хотелось…»

«Тогда кладите трубку, я перезвоню…»

В телефонной трубке загудело. Я лежал и думал, ковырял сёдзи. Отверстие становилось больше. Прошло уже несколько минут. Мысли были не о том, что сказать моей благодетельнице, спасительнице, покровительнице, волшебнице, тоскующей печальной деве у моста Удзи, чёрт — те знает что! Сам бы хотел понять о чём я думал… В моей голове звучала музыка. Вы хотите послушать? Это бой барабанов. Моя грудь выступала в качестве инструмента. Как перед выходом на арену. Я должен победить демонов моей госпожи своим словом. Сказать ей, что у неё «очень большой живот». Или… Хуже всего со словами. Их нет в нужный момент. Они, умные, появляются уже после того, как все сказано, но ничего не вернуть.

Императору не спалось. В его голове возникла танка, он встал, вынул из ящичка изящную японскую бумагу, сделанную ручным способом в северной провинции Чиба, инкрустированную травинками и цветами фиалок. Написал стихотворение. Вложил в конверт и отправил пневманической почтой в соседнюю спальню императрицы.

— Я придумал!

Был одиннадцатый час вечера. Я набрал номер телефона моей госпожи. «Моси — моси». У меня в руках была книга Сэй — сёнагон «Записки у изголовья» из собрания «Японская классическая литература» в шестидесяти томах в красном переплёте с золотыми иероглифами на широком корешке… Я открыл девятую главу и, подглядывая в текст, стал пересказывать русскими словами. На досуге я сличал этот отрывок, выписывая старые грамматические формы, чтобы потом уточнить их значение у своего университетского преподавателя. Это была история о горестной судьбе одной придворной собаки по имени Окинамаро.

В опочивальню императора пробралась кошка, титулованная госпожой Mёбу, любимица императрицы. Она улеглась на худую грудь императора, выпустила коготки, заурчала, и стала мять коготками его соски. Императору почудилось, что кошка что‑то прошептала голосом самой императрицы. Какая‑то просьба, какое‑то извинение. Детей у них не было, а стало быть, и наследников, и она, видимо, чувствовала себя виноватой перед императором и японским народом, и правительством, и премьер — министром, и перед историей, и перед богиней Аматэрасу.

На том конце провода слышались вздохи и ахи. Причитания. Всхлипы. Читая уже по — японски, я тоже стал плакать. Жалко было полуживого пса Окинамаро.

«О чем ты мне рассказывал?» — спросила госпожа.

«Я рассказывал о своей жизни».

«Так подробно!»

«Да!»

«Никогда ещё я не был так искренен, как с вами! Я не жалел себя. Был беспощаден. Как на исповеди у священника»

«Ты выдал мне свои тайны?»

«Это произошло невольно, я освободил свою душу от гнёта»

«Как жаль, что я ничего не поняла! А потом, это ведь неприличное что‑то…»

«Но я был с вами как перед Богом. Он услышал…»

«Но ведь тебя услышал русский Бог, а не японский!»

«Мой Бог расскажет вашему Богу. Они заодно».

«Ты знаешь, я всё записала на автоответчик. Твой разговор с Богом. Я буду его слушать всякий раз, когда…»

«Когда что?»

«Когда тебя не будет, ты ведь должен скоро покинуть меня. Я буду тосковать без тебя, вот и буду слушать твой голос, записанный на плёнку».

«А мои разговоры с той русской женщиной вы тоже записали?»

«Да, это случилось нечаянно. Я подняла трубку, когда ты разговаривал, и я не стала прерывать вас, и случайно нажала на «запись». Другой раз, когда прослушивала автоответчик, то услышала ваш разговор. Я не стала стирать. Меня это так умиляет. Мне кажется, ты её любишь. Мне стало так одиноко. Я хотела бы оказаться на её месте. В той далёкой и холодной России, быть той женщиной, которой говорят все эти слова…».

Кошка спрыгнула с груди императора и пошла из опочивальни. Император тоже поднялся и пошёл следом за ней. Кошка привела его в апартаменты императрицы. Она читала книгу на немецком языке, возлежа за прозрачным пологом над постелью. Увидев императора, она улыбнулась и стала читать вслух: «Глаза собаки производят впечатление, будто собака что‑то потеряла: в них светится (как, впрочем, и во всё существе собаки) какая‑то загадочная связь собаки с прошедшим. То, что она потеряла, есть «я», самоценность, свобода. У собаки есть какое‑то замечательное отношение к смерти…»

«Что вы читаете, моя госпожа?»

Император взял из рук императрицы книгу: «Отто Вайнингер. Метафизика. То, что я буду излагать под названием метафизика, не совпадает с обычным понятием об этом предмете. Я не исследую здесь вопроса о бытии и небытии и не ставлю своей задачей отделить друг от друга эти понятия…»

«Бедный, бедный юноша! Он застрелился…» — произнесла императрица.

«Зачем вы читаете?»

«Это отвлекает меня».

Император отложил книгу, произнёс: «Вы позволите, императрица, возлечь с вами? Мне стало одиноко без вас. Простите меня, это, наверное, по моей вине вы страдаете, думаете о смерти и собаках. Мне хочется осчастливить мой народ наследником. Ведь это наш долг!