Борис Штейн - Контрафакт

Так-то.

А у Вовы был еще один поставщик. Не Горюнов, не Князь Мышкин, не Рома – еще один, тайный, Вова никому его не показывал, все перекачивал через себя. Это был последний пункт, последняя, если хотите, карточная взятка, которая Лешке не давалась.

Лешка ехал к Вове на склад с твердым намерением выйти теперь на таинственного «мистера Икса». Книги незнакомец выпускал отменные, точно попадал в дефицит, и всегда – с грифом «Просвещение». Бесценная Лешкина интуиция подсказывала, что это важно. Пока еще на «левые» книги, где вместо названия издательства значилось универсальное слово «Москва», никакого гонения не было. Но Лешка догадывался, что придет время – спохватятся. Кто – он не знал. Но что кто-нибудь станет прочесывать эту тему – не сомневался. Слишком большие крутились деньги при высоких прибылях, чтобы оставить в покое эту феньку. Недаром типографии, печатавшие «левак», не соглашались ставить на титуле слово «Просвещение». Заказ-то не от «Просвещения» – нельзя. А у неведомого «мистера Икса» – все чин чинарем: «Просвещение», и точка. Поди докажи, что это «левак» в случае чего!

Лешка ехал к толстому человеку Вове Блинову, и справа от него сидела Манька. Она вообще больше любила кататься с Лешкой, чем сидеть в одиночестве дома, хотя бы и с телевизором. Но главное-то заключалось в другом: Вова был сговорчивее в Манькином присутствии.

Вот и знакомая подворотня, и дом из красного кирпича, напоминающий казарму.

Приехали.

В углу двора, возле трансформаторной будки, как бы стесняясь собственной роскоши, притулился, поблескивая голубой краской, джип «Поджеро». Его не слишком эксплуатировали в Москве, берегли для торжественного дефилирования по ошеломленным улицам частного сектора города Братство. Джип подолгу дремал в гаражном боксе, и лишь изредка Вова выезжал на нем на склад или на клуб. Большой и нарядный, он плыл среди отечественных трудовиков и потертых старых иномарок, как голубой лебедь среди суматошных уток, и утки безропотно уступали ему левый ряд.

Лешка припарковал свой «Москвич» возле «Поджеро», и они с Манысой спустились в подвал.

Вова сидел за столиком, нажимал кнопки большого «глазастого» калькулятора и заносил цифры в конторскую книгу.

– Социализм – это учет, – кивнув на свой гроссбух, разулыбался недавний младший сержант милиции.

– А как же! – весело отозвался Лешка и протянул руку для пожатия. – Как сам-то?

– Ничего! – бодро ответил Вова и, не скрывая удивления, уставился на Лешкину голову. Голова была – кому рассказать, не поверят – желтая! Желтая голова! Виски, впрочем, и часть затылка остались природного каштанового цвета, а челка-макушка – охра и охра.

– Ну ты, Леха, даешь! – не удержался Вова.

– Да ладно, – не смущаясь, отмахнулся Лешка, – не обращай внимания: мода такая.

– Да-да, – поддержала Манька. – Сейчас так модно в Москве. Говорят, даже этот, ну, Леша, скажи… – она пропела. – А если я – карманный вор, то вор мечтает о свободе…

– Буйнов, – догадался Лешка.

– Вот-вот, Буйнов. Говорят, он теперь тоже соломенный блондин. Я сама не видела по телику, но говорят! Так что не мы первые, не мы и последние.

Сама же Манька была на этот раз пострижена коротко: затылок – почти на-нет, спереди же соломенные волосы свисали, как подрезанные крылья у зоопарковской птицы. И Вова вдруг почти физически ощутил, как его полная ладонь ложится на стриженый затылок и беспомощную шею. Хотите верьте, хотите нет, но Вове стало жарко в своем холодном подвале.

А Лешкой владел кураж. Он, может быть, и голову покрасил не столько по Манькиному настоянию, сколько из своего нахальства. И почему-то думалось, непонятно почему, что но заявится в таком жизнерадостном виде и Вова ему не откажет. Впрочем, мог быть здесь и некоторый расчет, и попадись среди читателей психолог, тут же этот расчет и будет сформулирован: человек, фанатически упорствующий в той или иной просьбе, может вызвать подозрение и неприязнь. Попросивший же о чем-то между делом, между пустяками и глупостями, никакого тревожного чувства не вызовет, вообще ничего не вызовет, кроме улыбки, ему и не откажут. Этим формулам и вариантам учат в институтах. В таких даже, где психология является не основным предметом, а вспомогательным. Лешка же, как нам уже известно, в институтах не учился, не было такого периода в его биографии. Но талант и интуиция человека неученого могут заменить в какой-то степени знания правил и формулировок, которыми обладает ученый человек. Вот в Лешкином случае и заменили. И как бы легкомысленный желтоволосый Лешка легко предложил:

– Давай я смотаюсь к «мистеру Иксу»! Мне с руки: у меня вон какая ксива! – И кинул на стол свое блатное удостоверение.

– Ну ты, Лешка, даешь, – сказал опять Вова Блинов, но теперь уже с восхищением. Манька сияла накрашенными глазами, грызя семечки.

И Вова просто сказал:

– Валяй!

Подумал, пошевелил губами и предложил:

– Дуй на моей «Газели» – побольше привезешь.

А Лешка словно бы и это предвидел: вытащил из кармана заготовленный заранее бланк доверенности, сказал:

– Проставь паспортные данные, остальное я заполню.

Взял ключи от «Газели» и пошел наверх. Манька тоже поднялась было с табуретки, но Вова жестом остановил ее: к «мистеру Иксу» компанией не приезжают. Потом взял со стола трубку сотового телефона, набрал номер.

– Алло, – сказал он, – алло. Это Владимир. От меня приедет человек, зовут Леша, Алексей. Высокий, худой. Во рту фикса. На моей «Газели». Где? Ага, метро «Динамо». Понял, с северной стороны, понял. Добро. Добро, говорю! В течение часа, думаю.

– Подожди здесь, – сказал он Маньке и поднялся наверх. Подошел к «Газели» и сказал Лешке, куда ехать.

– Понятно, – сказал Лешка. – А дальше?

– Дальше жди, к тебе подойдут, назовут по имени.

Лешка присвистнул:

– Детектив! «Место встречи изменить нельзя!»

Вова пожал плечами: а что поделаешь!

И Лешка уехал.

Вова спустился в подвал. Он оказался с Манькой наедине. Это важно.

Конечно же, это важно. Столько уже было обронено намеков относительно этой самой Маньки, женщины-недоростка, которая вопреки всякой логике заставляла неровно дышать своих, таких разных, земляков. И не только их, не только их, ко их – особенно. И столько уж раз живописали мы толстого человека Вову Блинова, который прет напролом, понуждаемый кипением необузданной натуры. Да, столько уж раз мы включали в цепь повествования эти призывные лампочки, что читатель, конечно же, вправе ожидать решительной сцены альковного содержания. И гадает, небось, с чего же начнется: с выпивки, с болтовни, с посулов каких-нибудь или, быть может, – с грубого хватания большим человеком маленькой женщины, ибо какой образованный читатель не знает, что хрупкая слабость тайно вожделеет грубой силы.