Борис Штейн - Контрафакт

Незнакомец не удивился и не возмутился таким нахальством. Он, наоборот, одобрительно кивнул и сказал:

– Могу дать номер сотового. Запиши.

– Не беспокойтесь. Запомню.

«Мистер Икс» продиктовал номер. Лешка выслушал и кивнул.

– «Жигули» десятка, – вдруг заговорил «мистер Икс», – на вид – настоящая иномарка. А все же – наша. Запчасти, там, ремонт… Имеет смысл?

Лешка отвечал на это, что «десятка» – аппарат не карбюраторный – инжекторный. А инжекторы, которые делаются у нас…

– Повтори мой номер сотового, – не дослушав, попросил «мистер Икс».

Лешка запнулся, но тут же назвал, не ошибившись, цифры.

– Молодец, – похвалил мистер «Икс». – Звони, если что.

Тут Лешку веселье охватило, захотелось как-то его выразить, как-то нарушить это принципиальное незнакомство. И он сказал, глядя на собеседника исподлобья, словно озорница-школьница:

– Вы мне имени своего не говорите. Я буду звать вас Ваней.

– Почему именно Ваней? – удивился «мистер Икс»

– Иван Федоров, первопечатник, – сказал Лешка и посмотрел исподлобья совсем уж на этот раз лукаво.

– Да ну! – слегка растерявшись, отозвался «Икс».

– Ну да! – подтвердил Лешка. – А я Леша.

– Знаю, – отозвался «мистер Икс». Однако привстал и протянул Лешке руку, как бы знакомясь.

– Леша, – еще раз сказал Лешка.

– Ваня, – сказал «мистер Икс».

Оба рассмеялись.

Тут «мистер Икс» опять спросил:

– Не забыл номер сотового?

Лешка не забыл.

Разговор, однако, не клеился. «Мистер Икс» был, что называется, застегнут на все пуговицы и, хоть старался казаться приветливым, тепла не излучал.

Тем временем прибыл парень в свитере, вручил Лешке ключи и документы и сказал одно только слово:

– Ехай!

Лешка взглянул на «мистера Икса», но тот тоже не стал пускаться в пустые разговоры и тоже одно только слово изрек:

– Езжай.

И Лешка уехал. Он вез учебники, которых не хватало на клубе, а стало быть, в Москве, в России, в других странах СНГ. Учебники, которые не успевает выпустить мощное, но неповоротливое издательство «Просвещение». Учебники, которые напечатаны неизвестным издательством, в неизвестных типографиях и хранятся на неизвестном складе. Учебники, издавать которые нужно, но нельзя. Наконец, он вез учебники, которые принесут школьникам знания, а ему – деньги. Кроме того, он вез груз более ценный, чем пачки, заполнившие кузов. Он вез новую информацию – свое личное достояние: номер мобильника «мистера Икса» и понимание опасности, которую таил в себе контрафакт. Ни у кого на клубе этого понимания не было. А у Лешки – было.

А в это время на книжном складе Вовы Блинова совершилось-таки роковое событие: акт любви, акт измены, одним словом, акт. Разочарованный читатель уже понял, что описывать прелюбодеяние мы не будем, и этому есть объяснения. Во-первых, люди же прячутся для свершения от посторонних глаз, так что ж подглядывать да еще и рассказывать о подсмотренном. Пожалуй, это так же неприлично, как читать чужие письма. Во-вторых, что нового, если и подсмотрим, мы увидим там, на пачках книжного склада? Как прижимаются и отжимаются тела? «Сплетенье рук, сплетенье ног»? Было-было. Одно уж употребление цитаты говорит о том, что – было и описано. Один эстонский поэт заявил в молодости: «Ни в одной энциклопедии нет ничего нового, потому что мир видел все!» Каково? Что касается предмета обсуждения, то добавим от себя: не только видел, но и суммировал и создал письменные и графические памятники: камасутры там и прочие пособия с инструкциями даже и терминологией. А один московский человек по имени Станислав Золотцев еще на заре перестройки оставил такие даже строки в изданном за свой счет стихотворном сборнике: «И вонзает в любимую край раскаленного тела…»

Апофеоз. Фанфары. Нам добавить нечего.

Впрочем, добавить можно было бы из другой, пусть и смежной, области. То есть не из области телодвижений, а из области чувств. Но – каемся перед взыскательным читателем: обладая наблюдательностью, страдаем от недостатка таланта, который один только позволяет проникнуть в чувства другого человека. А не проникнув, как в них разобраться?

Однако наблюдательностью-то обладаем какой-никакой, что и позволяет зафиксировать одну Манькину реплику. Вот она. Когда сражение на пачках утихло и одежды были уже накинуты, Манька обвила толстую шею тонкими руками и, прижавшись носом к носу, шепнула:

– Пойдем в джип!

Вот какие, скажите, чувства, мысли и представления должны были перемешаться причудливо во вчерашней школьнице из сонной украинской провинции, чтобы возникло дикое желание отдаться мужчине на кожаном сиденье великолепного джипа, этого символа успеха? Не знаете? И мы не знаем. А слабые догадки не беремся навязывать никому.

В джипе их Лешка и застал, припарковав во дворе «Газель». Нет-нет. Застал – это не значит, что застал врасплох. Они сидели уже на переднем сиденье, одетые, слушали тяжелый рок, любуясь игрой света на панели крутой радиолы – вкушали плоды цивилизации. Разговаривая с Лешкой, отводили глаза – в особенности Вова. Но Лешка не приглядывался, внимания не обращал, отгрузил в «Москвич» оговоренные заранее пачки и уехал с Манькой.

Сначала Лешка продолжал ликовать: он чувствовал, что напал на золотую жилу. Вспоминал всю эту забавную конспирацию, «мистера Икса», которого так удачно окрестил Иваном Федоровым, и это состояние человека, который вписался в поворот. Мог бы и не вписаться, а – вписался. Хотел поделиться с Манькой – нет, не фактами, ни в коем случае, а настроением, но Манька реагировала вяло, контакта не получалось, взгляд ее блуждал, было похоже, что Манька была сейчас далеко за пределами Лешкиного «Москвича». И Лешку внезапно обожгла мысль, что, мотаясь по Москве и гоняясь за удачей, он выронил из багажника свою Маньку – настырную и послушную, умницу-отличницу и дуреху дурехой. Выронил и не знает, что же делать: то ли развернуться и подобрать, то ли мчаться, не сбавляя скорости, дальше.

На всякий случай он купил две бутылки водки и пива, и пил дома водку, запивая пивом, пил молча, не отвечал на Манькины реплики. Яичницу на сале с луком, которую молча приготовила Манька, однако, ел, как и рыбные консервы.

Прикончив вторую бутылку, Лешка отрубился, Манька стащила с него обувь и – маленькая-маленькая, а подняла со стула и завалила на постель. Сама устроилась на полу, в уголочке, где, бывало, ночевал Вадик.

И утром поехала на работу одна и – на метро. Потому что прав у Маньки не было. Она только еще ходила на водительские курсы.

На клубе она оказалась рано, раньше грузчика. Расставлять сложенные на ночь столы не стала: пусть грузчик расставляет, ему за это деньги платят. Разделась, достала зеркальце, поправила губы. Когда появилась Вали и поздоровалась, поравнявшись, Манька вдруг почувствовала сладостную перемену в своем отношении к уверенной в себе подруге охранника. Дело в том, что до этой самой минуты Вали в Манькином представлении витала где-то на недостижимой высоте. Комплекс неполноценности приезжих по отношению к потомственным москвичам отшлифовывался в течение жизни по крайней мере трех поколений. Тому была масса причин экономического, культурного и организационного характера. Не будем утомлять неглупого читателя повторением известных ему обстоятельств. Рискнем прибавить от себя только вот что: определение «коренной москвич» стало не просто биографическим пунктом человека, но и указанием на принадлежность его к привилегированной расе. За Вали к тому же стояли конкретно почтенные родители с квартирой и дачей, в детстве – музыка и фигурное катание, пионерская и комсомольская активность, один раз – Артек. Кроме того, родственники в Англии – это тоже придавало. И хоть родня не близкая: двоюродная сестра бывшего мужа, но все же. В общем, Вали уже однажды отстояла очередь в английском посольстве и погуляла по Пикадилли. Да и своего, оставшегося от мужа, сына она тянула к достойному уровню: теннис, плавание, английский с преподавателем. Благо рутинную часть воспитания взяли на себя родители, освободив Вали для работы и личной жизни, которые у нее счастливо сочетались.