Татьяна Булатова - Да. Нет. Не знаю

– Ты тоже, – вздохнула Наташа, так же, как и мать, не поворачивая головы в сторону собеседника.

– Знаешь, Наташка, я вот помню, у меня в жизни период был, еще до встречи с твоим отцом, когда я как черт по сковородке прыгала. И тот меня не любит, и этот не смотрит. И жизнь не удалась! И еще много чего…

– У тебя был такой период?! – не поверила своим ушам Наталья Михайловна Коротич.

– Был, был. Тоска была такая, как сейчас помню. И вот папа… – Аурика сглотнула ком в горле, перевела дыхание и продолжила: – Повел меня в «Колизей».

– Куда? – не поняла Наташа.

– В «Колизей». Ресторан такой был раньше в Москве. Там еще вся богема собиралась. Ну и не только богема, – взмахнула рукой Аурика Георгиевна и в красках пересказала дочери все подробности того – тоже, кстати, августовского – вечера. – Мне тогда просто интересно было, и весело, и забавно. А сейчас… – Аурика заплакала и еле договорила: – А сейчас повторила бы, да не с кем. И вообще – если бы не папа, не знаю, во что бы моя жизнь тогда превратилась.

– Да ни во что бы она не превратилась! – как-то раздраженно поставила под сомнение Наташа материнское признание. – Вместо папы был бы кто-нибудь другой.

– Если бы вместо папы был бы кто-нибудь другой, – у Аурики моментально высохли слезы, – то меня бы не было, а тебя и подавно.

– Никогда не думала, что отец для тебя столько значит, – удивилась Наталья Михайловна. – Ты его Мишей только по праздникам называла. Все время, как в суде: «Коротич, Коротич».

До Аурики Георгиевны наконец-то дошел смысл дочерних высказываний:

– Так ты про своего папу?

– Да. А ты про кого?

– Я про своего, про Георгия Константиновича.

– Я так и думала, – усмехнулась Наташа. – Только твой папа заслуживает особого одобрения, что и понятно. Сегодня – особенно.

– Наташка! Что с тобой? Ты что-то имеешь против?

– По-моему, моего мнения здесь никто не спрашивал, – пожала плечами Наталья Михайловна и остановилась, пытаясь перевести дух. По ее раскрасневшемуся от убыстрившейся ходьбы лицу было видно, что она еле-еле сдерживает раздражение. Причем, до конца не было понятно, что именно вывело ее из себя. То ли упоминание о том, что в жизни матери есть какие-то моменты, о которых она не подозревала, потому что та их тщательно скрывала, оставаясь в глазах дочерей свободной от флера невезения и сомнений. То ли потому, что Аурика имела, как ей на минуту показалось, гораздо больше прав на то, чтобы оплакивать Ге. В этом смысле соревноваться с матерью не представлялось возможным, потому что их с Георгием Константиновичем объединяли общие тайны, о которых она явно не собиралась никому рассказывать. Могла быть и еще одна причина – боль за Михаила Кондратьевича, которого Аурика Георгиевна, Наташа искренне так считала, недооценивала и, наверное, не любила так, как любят нормальные жены своих мужей. А в том, что Аурика Одобеску к их числу не относилась, Наталья Михайловна была абсолютно уверена. Кстати, не без помощи Михаила Кондратьевича, всегда призывавшего в свидетели своего драгоценного тестя. А еще – Наталье Михайловне Коротич было чрезвычайно трудно справиться с чувством потаенной зависти. Даже сейчас она воспринимала Аурику как свою единственную соперницу. И по-другому Наташа не могла, ибо главными мужчинами ее невезучей женской жизни были те, кто сделал жизнь ее матери абсолютно счастливой – дед и отец. Других, знала она наверняка, не предвидится.

Наталье Михайловне стало себя жалко до слез, но она сдержалась и, отдышавшись, сурово, словно нехотя, проговорила:

– Ладно, пойдем. Вон уже люди оборачиваются.

– Затора боятся, – грустно пошутила Аурика, имея в виду свою приметную полноту. – Папа говорит, худеть надо.

– Который? – буркнула Наташа, но уже становилось немного легче.

– Ну как который? – возмутилась Наташиной бестолковости Аурика Георгиевна. – Раз говорит, значит, твой.

– Точно, – фыркнула Наталья Михайловна и потихоньку двинулась вперед. – Ге бы такая мысль в голову не пришла. Ты же помнишь, как он боялся похудеть. Даже курить не бросал, чтобы не похудеть.

– Я тоже, между прочим, курила, – засеменила Аурика следом за дочерью. – Мне даже дед янтарный мундштук подарил.

– Ну и что? Помогло?

– Как видишь, – улыбнулась Аурика Георгиевна и повела плечами.

Войдя в арку, соединяющую Тверскую со Спиридоньевским переулком, женщины ускорили шаг и перестали переговариваться. Добравшись до знаменитого девятого дома, они одновременно взялись за ручку подъездной двери и так же одновременно ее отпустили, полагая, что так уступают место друг другу. В результате – дверь хлопнула и снова закрылась.

– Ма-а-ама! – сдвинула брови Наташа.

– Чего «ма-а-ама»? – огрызнулась Аурика и снова взялась за ручку двери. – Я «ма-а-а-ма», а не швейцар.

– Да ради бога, – не стала спорить Наталья Михайловна и уступила дорогу матери. – Я как лучше хотела.

Поднимаясь по лестнице, Аурика Георгиевна ворчала себе под нос, периодически останавливаясь, чтобы справиться с одышкой. А Наташа терпеливо тащилась сзади, не пытаясь обогнать мать. Наверное, молодой женщине так было удобнее, потому что, невзирая на теплые воспоминания, связанные с квартирой Ге, войти в нее все-таки было страшновато. Но об этом Наташа предпочла умолчать, объясняя собственную нерешительность признанием права Аурики войти в дом отца первой. Все-таки именно она носила фамилию Одобеску.

Пока Аурика Георгиевна доставала ключи, пока определяла, от какой тот двери, у нее за спиной, в полумраке площадки, Наташа переминалась с ноги на ногу и ловила себя на мысли, что ей хочется надавить синюю кнопочку звонка: вдруг там, внутри, кто-то есть?

– Да что такое, – вдруг пожаловалась Аурика и в растерянности обернулась: – Никак не могу ключ в замок вставить. Не попадаю.

– Очки надень, – беззлобно и без вызова посоветовала дочь и приготовилась ждать дальше.

– Да при чем тут очки? Руки не слушаются, не попадаю – и все.

– Мам, ну что с тобой?!

– Да не знаю, – всхлипнула Аурика и протянула дочери ключ. – Не надо, наверное, было приходить. Вот как будто сила какая-то не пускает.

– Скажи еще, дедушкина душа уже прилетела и за дверью стоит, – не очень уместно пошутила Наташа, притворившись смелой. На самом деле, как только она коснулась, принимая ключ, влажных пальцев матери, ей передалось ее странное волнение. Умом Наталья Михайловна понимала, что там, за дверью, никого быть не может, что чудес не бывает, но тем не менее ее продолжало томить какое-то странное предчувствие. «Мне тридцать восемь лет, – напомнила себе Наташа и вставила ключ в замок. – А я, как девчонка, дрожу от того, что сейчас мне придется войти в квартиру, откуда несколько часов назад вынесли покойника».