Гурам Дочанашвили - Только один человек

Так сказал маленький Человек и поднялся.

Где-то далеко, подле двора Маргалиты Талаквадзе, Тереза орал во всю мочь: «Эй, женщина, почему не спешиишь?! У меня для тебя в кармане кишмииш!!!»

— Миклухо-Маклай не спал, он весь был полон интереса. А люди, увлеченные интересом, не спят. Вот и я тоже одержим интересом.

Папико уже поднялся на ноги и стоял неподалеку, не сводя восхищенных глаз с маленького Человека в залоснившемся пиджаке, гладко причесанного на боковой пробор. А тот, высоко вскинув голову и внимательно к нам приглядываясь, продолжал говорить, четко чеканя слова.

— Маклая интересовало, как поведут себя дикари при виде спящего человека... Я не спал, я отдыхал. И, что главное, внимательно следил за вашим поведением. Скажу откровенно, — я не в восторге. Тем же приемом воспользовался Миклухо-Маклай, этот достойнейший, этот почтеннейший человек.

— Прошу предъявить документы! Покажи-ка нам, кто ты такой есть. Кому говорю! — пристав Титвинидзе схватился в бешенстве за огнестрельное оружие. Я говорю «схватился», а не «схватил», потому, что маузер был для него все равно что часть тела, — ох, как должен следить за собой пишущий человек! — Документы, живо!

— Застегните пуговицу!! — решительно надвинулся на него вдруг маленький Человек: все мы опешили и в ожидании пальбы прикрыли руками уши. — Вы находитесь на улице, а не в хлеву!| Устава не уважаете, так уважайте хоть людей! Эта единственная пуговица может стоить вам в муке добытых эполетов! Застегните! говорю вам, пуговицу!

— Хорошо, хорошо, сударь, — зачастил Титвинидзе, прикрываяладонью ворот, — случайно расстегнулась, а то какой бы подлец... Как это не уважаю устава, но она потерялась, видите ли, прокля­тая. Прошу покорнейше...

— У меня при себе иголка и нитки, — сказала тетя Какала, потянувшись рукой к приставскому воротнику, — я сейчас, мигом...

— А пуговицы-то у нас нет... — Титвинидзе на минуту призадумался. — Кавеладзе, ко мне! Ты ведь знаешь мой дом... Чего ты на меня буркалы вылупил!!!

— Двадцать пятое, кажется...

— Сейчас же извольте сами отправляться домой. Урядник — ваш помощник, а не домашняя прислуга. Пришейте пуговицу, а до того чтоб не появлялись на улице.

— Хорошо, сударь, слушаюсь, сударь. — Мы, харалетцы, впервые узрели вежливую улыбку на физиономии Титвинидзе, чудеса творились какие-то. — Пришью, пришью, и еще начищу, до блеска мелом.

Маленький Человек проводил его глазами, потом перевел взгляд на нас, оставшихся, устало улыбнулся нам, кивнул головой и сказал:

— Здравствуйте.

Так в Харалети пришел Человек.

Стояла такая тишина, что мы невольно прислушались к зашелестевшему под ветерком дереву. Папико нагнулся и тщательно отряхнул колени, которые были перепачканы то ли мукой, то ли еще чем-то, похожим на муку. Маленький Человек устремил взгляд куда-то мимо нас, — он разглядывал раскиданные по склону дома. Лицо у него было пепельно-серое.

— Доброго вам здравия! — гаркнул вдруг во всю глотку Пармен Двали, так что некоторые из нас чуть не подпрыгнули от неожиданности. — Разрешите поинтересоваться, как ваше самочувствие?

— Здравствуйте, здравствуйте... — послышалось со всех сторон.

Затем мы снова примолкли. Маленький Человек так долго и так задумчиво разглядывал Харалети, что все мы невольно повернули головы в ту же сторону, и я не знаю, что разглядели другие, но Папико явно следил взором за струившимся в небо дымком.

А потом все смущенно посмотрели на маленького Человека, так как издали донеслось привычное нам: «Эй, женщина, почему не спешишь?! У меня для тебя в кармане кишмииш!!!» А все-та­ки, если говорить по совести, есть что-то такое в наших Харале­ти: ведь вот даже Тереза и тот состряпал стихотворение, хотя, правда, он так беспощадно ревел, что у маленького Человека болезненно исказилось лицо. Никто из нас не знал, что бы такое сказать, все мы неловко топтались на месте, то и дело переми­наясь с ноги на ногу. Но что может быть лучше ученого человека! И на этот раз выручил нас Ардалион Чедиа:

— Вы его лично знали, сударь?

— Кого?

— Миклухо-Маклая, уважаемый?

— Нет, только издали, — сказал маленький Человек. — Но какое это имеет значение... Вот вы, с шашкой, как ваша фамилия?

— Я Кавеладзе.

— Где служите?

— Я к театру приставлен, уважаемый.

— Этот пристав часто кричит на вас?

— Так, не очень...

— Какой там «не очень»? — удивился Титико, — добро бы не каждый день!

— Как? — переспросил Кавеладзе.

— Ничего, отучится, — сказал маленький Человек.

Видно, Маргалита Талаквадзе вышла к Терезе, потому что рева больше не слышалось.

— Как вас прикажете величать? — застенчиво поинтересовался Пармен Двали.

— А вон та женщина кто такая, что поднимается в гору, несет воду?

— Местная она, харалетская, Маро ее зовут... А вас как прикажете...

— Почему она в черном?

— Сын умер у нее, дорогой.

— А как звали ее сына?

— Бучутой звали беднягу.

— Какое совпадение, — сказал маленький Человек, проводив взглядом женщину, и поник головой. — Меня тоже звать Бучута.

Так пришел в Харалети Человек.

— Сказал же я, что придет, — стыдливо проговорил Папико и тоже опустил голову. — Ведь сказал же.

А время, как вы сами понимаете, все шло и шло. Только теперь как-то в другом роде.

Началось все с того, что на следующий день, не успело сравняться без двадцати два, — у Ардалиона Чедиа были точные часы, — как действительно пошел дождь. Застучал по крышам, покатился, проторяя дорожки, каплями по листьям. Куры позабивались под оды [17] Ода — западногрузинский дом на сваях. , с пестрым зонтиком над головой прошествовала по улице, осторожно шагая через лужи, тетя Какала. На окраине Харалети с хрипом заворочалась мельница. Шашиа Кутубидзе, забежав от дождя в дом своего двоюродного брата, успел только опрокинуть стопочку мятной настойки с последующим «ххаа!», как сразу послышался чих арджеванидзевской собаки. «Будь здоров!» — пожелал Шашии переступивший в это время порог дома Самсон, голова и плечи которого были прикрыты промокшим мешком, — он вернулся с кукурузного поля. Но Шашиа вместо спасибо спросил: «Опрокинуть еще одну, что ли?» — «А тебе для этого особое разрешение требуется?» — ответил ему Сам­сон. Макрине Джаши натянула шерстяные носки и по-женски кокетливо пожаловалась на холод — «бррр», а ее новообретенный супруг Осико и Ардалион Чедиа потеплее закутали шеи; наш Тереза во все лопатки храпел посреди двора, и дождь лил прямо на него; все харалетцы уютно устроились по домам; Ка­веладзе сидел на своем достославном сундуке с низко повешен­ной головой, по уши погрязнув в мечтах о Луизе Тушабрамишвили; Титико и Ефрем Глонти потягивали сквозь зубы холодное вино; заместитель городского головы Какойя Гагнидзе и его по­мощник Бухути Квачарава играли у камина в лото, раскрас­невшись один на левую щеку, а другой на правую, точно влепили друг другу по оплеухе; пристав Титвинидзе задумчиво грыз ва­реную кукурузу, одновременно занимаясь чисткой маузера, и вы небось стали бы смеяться, если б я сказал, что он безотчетно кусанул вместо початка маузер. Но чего не было, того не было, а врать я бы себе ни за что не позволил, — ведь не в одном же смехе дело! Пармен Двали, вконец заскучав, некоторое время помаячил по комнате, потом прилег в надежде малость соснуть, но ничего у него из этого не вышло, и тогда он, раскинувшись навзничь и уставившись глазами в потолок, предался размышлениям. Сперва ему подумалось: где, интересно, срубили дерево на эти балки; потом он перевел взгляд на подвешенные рядами низки перца; сколько же нужно есть, чтоб весь его прикончить, мелькнуло у него в голове, и он даже тяжело вздохнул при этой мысли. В общем, ему было скучно, невыносимо скучно...