Гурам Дочанашвили - Только один человек

У-у, ненормальный, кретин проклятый... Чтоб раз и навсегда посадить его на место, я прямо, безо всяких обиняков, назвал ему свою должность: вот где, думаю, он будет ошарашен, узнав, с кемимеет дело, и, конечно же, проникнется ко мне соответствующим уважением, а он говорит мне преспокойно:

— Ну, что ж поделаешь, ты ведь еще пока сравнительно молод!

Вы это можете себе представить: еще утешать меня взялся.

И тут мне в голову пришла очень хорошая, здравая мысль: с этим недоумком, решил я, надо и самому прикинуться дурачком. Ведь с ним все равно разговор что с кобылой в болоте. С таким, поди, не заведешь, как говорится, речь о смысле жизни... Но таких я ли еще обводил я вокруг пальца там, в кабинете. И тут я, при всем своем пренебрежении, впервые пригляделся к нему повнимательней:

— Почему вы в такую жару в черном, Шалва-начальник?

«Начальник» сказал я ему, видали? Не правда ли, превосходное чувство юмора!.. Однако он на мою уловку не поддался и заговорил я совсем о другом:

— А ты любишь Грузию, Герасиме?

Врасплох застал меня, подлец, не так-то просто мне было сразу, вдруг, ответить на этот вопрос, но я все-таки постеснялся притвориться, что не расслышал, и пропустить его слова мимо ушей:

— А как же, конечно...

И тут он выдал уж совершенно непристойное:

— «А как же»... Бурбон! Суконная душа...

После кино он решил показать мне лебединый парк. Ничего особенного: стоят какие-то там деревья, а по воде лебеди плавают. Мы присели на длинную скамью, в тени, — солнце здорово припекало, да и вообще была страшная духота. Синоптики в один голос утверждали, что в текущем, семьдесят первом году в Грузии стоит небывало жаркое лето.

— Ива в чем-то сродни лебедю, — заметил он. — И что за ду­рацкий фильм был, верно?

— Почему... — не согласился я, — речь шла о благородстве, порядочности, душевной чистоте...

— Да ладно, брось ты... — нахмурился он. — Все одно вранье, с начала и до конца.

— Но что же вам все-таки показалось неправдивым?.. — вновь обратился я к нему на «вы», представляете? Но так нужно было...

— Что? А вот, во-первых, хотя бы то, что муж ревновал не­напрасно.

— Как это так... Ведь под конец же все выяснилось.

— Что все?

— Ну, непорочность женщины.

— Уж лучше помолчал бы ты, Герасиме, — мрачно отозвал­ся он.

— Это зачем же мне молчать! — нахмурился и я.

— Затем, что между ними наверняка что-то было.

— Что что-то, что!

— Сам знаешь, что.

— Да ничего, решительно ничего не было, — опротестовал я его слова, — ведь под конец же все выяснилось...

— Нет, дорогой, мне стоит только разок взглянуть на парочку, и я уже точно знаю, есть между ними что-то или нет. Чувствую, и все тут.

— Как...

— Ээ, мой милый, шила в мешке не утаишь.

Я возмутился:

— Ты что же, лучше сценариста знаешь?

— А то как же! — оживился Шалва, — я четыре месяца осветите­лем работал.

— На этом фильме?

— Нет, в театре.

Вот и говори с ним...

— Вы не правы, нет, батоно Шалва, — убедительно сказал я, употребив, заметьте, «батоно». Но на этого дубину Шалву, или как его там, это не подействовало, да и вообще мои, доводы его не убеждали, но я все-таки настойчиво продолжал:

— Но ведь в конце-то концов все точно выяснилось.

— На экране — да...

— Так что же ты еще хочешь, фу-у-ух, — нетерпеливо выдох­нул я.

— Если б даже по сценарию ничего такого не было, все равно бы произошло... там.

— Где еще «там»...

— В жизни.

Поди-ка попробуй найти с ним общий язык... Но меня уже понесло, я не мог остановиться:

— Откуда же тебе это известно, Шалва дорогой? — я уже лез на стену, и мне было не до выканья. — С чего, спрашивается ты это взял?

— Я же говорю, что шила в мешке не утаишь... — и добавил: Но какая, однако, шикарная у тебя шляпа, иф!..

Я решил немедленно от него отделаться, а то вцепился он в меня как этот, ну этот... как его там... да, как клещ, — и спросив с предельной категоричностью:

— Ну, вам теперь в каком направлении?

— Да куда мне без вас, — невозмутимо ответил он, хорошо хоть обратившись ко мне, по моему примеру на «вы», однако тут жет вернулся к старому: — Мы ведь уже решили, я и ты, что вместе обойдем Чиатурский район.

— Не-ет, дорогой, не-ет, — вышел я из себя, — вы тут городите всякую чушь...

— Если бы я городил чушь, вы бы со мной в спор не вступали; Видно, и ты сам тоже почуял что-то... Из ничего люди не спорят! Скажи я тебе теперь, к примеру, что душетский флот [24] Душети - один из высокогорных районов Грузии. самый сильный в мире, ты бы стал со мной спорить, а, Герасиме?

О-ох, что за болван, идиот ненормальный... Это мне все боком лезет тост за братьев и сестер, пусть еще только посмеет кто-нибудь заикнуться о нем в моем присутствии, я его собствен...

— Ну как, обойдем все же, а, Герасиме? — нетерпеливо спросил он. — Мы ведь договорились...

— Не-ет, любезнейший, отнюдь нет. — Меня аж проняло дрожью.— Это я по пьяной лавочке...

— В хмельных памороках, что ли? — огорченно спросил он.

— Вот именно.

— Даа, плохо так напиваться.

— Конечно, очень даже плохо. Ты что, сам не видишь, до чего я доигрался? Где мне надлежало быть, и где...

— Значит, выходит, дело плохо? — внимательно посмотрел он на меня.

— Да уж правда, ничего нет на свете хуже такого гнусного перепоя, — резонно объяснил я ему.

— Есть одна вещь, наверняка, еще похуже...

Я заинтересовался:

— И что же это... о чем ты, Шалва?

Он как-то печально посмотрел на меня и говорит:

—А вот что, Герасиме: гнусная трезвость. Перепою еще можно чем-то помочь, а вот ты скажи, что делать с отвратительной трезвостью?

Другого выхода у меня не было — я должен был хоть как-то доказать ему свое превосходство, а то он уж вовсе распоясался. Но чем? Посмотреть на часы? Нет, ведь это я уже испробовал и безрезультатно, нужно было придумать что-то новое; спасло меня легкое урчание в животе — несомненно от голода: что я ел утром, ничего, — и я вознамерился пригласить его в первоклассный ресто­ран, если, конечно, что-либо подобное вообще существовало здесь, в Чиатура. Оказалось, что да, очень даже существовало, туда мы и направились — он с рюкзаком за спиной, я — с чемоданчиком в руке, а поскольку в летнюю пору гардероб не работает, то мы, расположившись в кабине, нависшей над какой-то мутной речкой, пристроили свою поклажу в ногах: он — рюкзак, я — чемодан. В нашей напряженной игре с Шалвой я почувствовал себя здесь, в ресторане, как на собственной площадке: что до ресторанов, то в этом деле мне опыта не занимать. С ходу взяв инициативу в свои руки, я первым долгом заставил официанта сменить не слишком белоснежную скатерть — правда, та, что, он принес, оказалась еще похуже, но все-таки... затем небрежно, как бы между прочим, велел подать пару бутылок холодного шампанского, причем одну из них отправил обратно, сказав, чтоб ее заложили в холодильник, на самую верхнюю полку; заказал шашлык из говяжьей вырезки, телятину (икру побоялся—свежая ли), парочку цыплят-табака, вареную курицу, салат, кучмачи [25] Кучмачи — блюдо из потрохов (груз.). , лимонад, ну, о боржоме и сыре и говорить нечего, как, скажем, и о соленьях; заставил послать на базар уборщи­цу за петрушкой, а когда она через минуту-другую вернулась, мастер­ски покрутил веточкой петрушки в стакане с шампанским, чтоб вы­гнать газ, — иначе оно, благословенное, трудновато пьется; потом я выразил неудовольствие по поводу поданного грузинского хлеба и заставил снести его разогреть, употребив при этом не искаженное «кухна», а наше исконное, кровное слово, как это делают те грузины, которые знают цену родному языку. Теперь стол ломился от пре­красных блюд и напитков, учтите, это в Чиатура-то. Шалва похва­лил меня: