Барбара Гауди - Наваждение

— Извините меня.

Силия в ответ бормотала что-то о том, что не стоит отчаиваться и терять надежду (ведь он же был — о господи! — единственным ее учеником), а Рэчел только потирала ручонки.

Рэчел его просто обожала. Джон говорил с ней уважительно, казалось, он будил в ее трехлетнем сердечке страсть к свободе. И у Силии он, должно быть, вызывал подобное чувство, но — положа руку на сердце — в ней он будил еще и чисто физическое влечение. Его худые запястья, утонченный профиль, элегантность живущего впроголодь аристократа в сочетании с обреченностью музыкальных амбиций провоцировали в ней желание немедленно уложить его в постель и нежно раздеть. Она почти не смотрела на мужчин за последние четыре года, и ее никогда не привлекал настолько деликатный человек, но именно эта его деликатность позволяла ей представлять, что он входит в ее жизнь. Не грубым вторжением, а как изящное украшение. У которого еще и капиталовложения есть! Без всяких намеков с его стороны — кроме обычной его учтивости — она стала строить воздушные замки, думая о свадьбе, о доме с садиком, о том, что не надо будет считать, сколько она потратила на сигареты, и не надо будет покупать лифчики в самых дешевых магазинах.

Чтобы более или менее прилично сыграть примитивную мелодию на десять тактов, ему потребовалось два месяца. Силия решила это как-то отметить и спросила, не хочет ли он остаться на чашку чая. К немалому ее удивлению (после урока ее ученик всегда торопился на встречи с банкирами и биржевыми брокерами), он ответил:

— Мне действительно очень этого хочется.

Она поставила на стол свой лучший чайный сервиз, приготовила сэндвичи из белого хлеба с салатом и помидорами, обрезав предварительно корочку. Джон умял их за милую душу и казался счастливым и расслабленным, рассказывая им о том, как проходили его детские годы в Осло и Франкфурте. Мать его была детским врачом, отец — финансистом.

— А наш папа живет в Нью-Йорке, — заявила Рэчел, как только он сделал паузу.

— Это твой папа там живет, — поправила ее Силия.

— Он черный, — не унималась Рэчел.

— Неужели? — изобразил удивление Джон. Он улыбнулся Силии участливой и довольной улыбкой. Улыбкой мужа.

В следующий четверг он остался на ужин, потом подождал, пока Силия купала Рэчел, и по настоянию девочки прочитал ей перед сном рассказ.

— Хотите рюмочку кофейного ликера? — спросила Силия, когда он вернулся в гостиную. Сама она уже допивала третью. — Или сразу перейдем к сексу?

Джон ослабил узел галстука.

— Сначала я хотел бы привести себя в порядок, — проговорил он.

То есть он собирался принять душ, причем в одиночестве.

Силия сочла это на удивление милым. Она ждала его в постели и думала о том, выйдет ли он из ванной голым или обернет вокруг бедер полотенце. Вторая догадка оказалась верной — его интимные подробности были скрыты полотенцем, которое он убрал только после того, как скользнул под одеяло.

Они целовались, по крайней мере она его целовала. Плоть его оказалась неожиданно вялой и податливой, как шланг из мягкой пористой резины. Что бы она с ним ни делала, эрекция у него так и не наступила. В конце концов он повернулся на спину и натянул на себя простыню.

— Прости меня, — прошептал он. — Я ничего не могу с собой поделать, когда рядом в комнате Рэчел.

— Она спит.

— Я чувствую себя… так себя чувствую, будто несу за что-то ответственность…

К чему он это сказал? Силия приподнялась, опершись на локоть:

— Ответственность за что?

— Она, конечно, твоя дочка…

— Верно.

— Но у меня все время перед глазами ее личико.

Силия снова легла. Теперь ей все стало ясно: его в этом доме привлекала Рэчел, а не она. А если копнуть поглубже, может быть, именно Рэчел была единственной причиной того, что он сюда ходил все эти недели.

— Знаешь, тебе никогда не удастся сыграть Баха, — сказала она, окончательно осознав жестокую истину.

— Да, я знаю, что горбатого лишь могила исправит. Но мне бы хотелось… — Он повернулся к ней лицом, придерживая простыню у шеи. — Я бы хотел продолжать тебе платить, поскольку ты имеешь полное право на это рассчитывать…

— Не беспокойся, — перебила она мужчину. — С нами все будет в порядке.

В понедельник днем, чтобы Рэчел особенно не задумывалась о причине отсутствия Джона, она взяла ее на ферму Ривердэйл в Кэббеджтауне. Когда Джон уходил, он спросил у нее, нельзя ли ему будет время от времени навещать их, но Силия ответила, что лучше не надо. Ему ведь не ее хотелось навещать, а Рэчел. Но не это стало главной причиной ее отказа — основную роль сыграло его фиаско в постели. Она чувствовала себя настолько смешной, обманутой в самых сокровенных своих ожиданиях, что и его костлявая голова, и худые запястья, и бледность удивительная, и мужское достоинство, которое так ее разочаровало, теперь казались ей патологическими проявлениями его нездоровья, и она корила себя за то, что сразу не смогла этого понять.

Она сказала Рэчел, что ему пришлось уехать.

— Куда? — спросила дочка.

— Не знаю, милая, далеко-далеко.

— Но ведь он же наш ученик.

— Он раньше был им, — ответила Силия, — а теперь перестал им быть.

— Но он же нас любит!

— Да, — согласилась Силия, — любит.

— Значит, он должен нас навещать.

— Он больше не может. Он уехал.

Рэчел какое-то время думала над ее словами.

— Знаешь, — сказала она, — я все поняла: он уехал в Нью-Йорк!

— Вот видишь, — ответила ей Силия, — ты и сама все знаешь. Конечно, он уехал именно туда!

Рэчел даже руками развела от очевидной логичности такого вывода. Ее личико озарилось улыбкой. В ее взгляде на мир очевидным и непреложным фактом, в котором не приходилось сомневаться, было то, что все мужчины, которые тебя любят, почему-то обязательно оказываются в Нью-Йорке.

После того как девочка немножко поспала днем, они отправились на ферму Ривердэйл. Когда они выходили из дому, небо было чистым, но пока ехали в автобусе, набежали облака, а через несколько минут после того, как они сошли на своей остановке, стало совсем темно от нависших туч. Они и полпути до улицы Карлтон не успели пройти, как загрохотал гром и разверзлись хляби небесные. Силия завезла коляску под раскидистое дерево и попыталась поднять складной верх. Но там что-то заело.

Вдруг откуда ни возьмись перед ней возник какой-то мужчина и спросил, не нужна ли помощь. Он тоже несколько раз пытался поднять крышу коляски.

— Здесь винт выскочил, — сказал он. — Если не… не возражаете, вы можете переждать дождь там, — он сделал жест в сторону ближайшего дома, — на крылечке, пока я… я починю вам коляску.

Его манера говорить напоминала выговор Джона Полсена неторопливостью и североевропейским акцентом. Он принес им полотенца и, пока они вытирались, справился с ремонтом, а потом пригласил их в дом выпить лимонадика. Силия приняла приглашение. Дождь лил как из ведра, и им надо было его как-то переждать.