Клаус Манн - Мефистофель. История одной карьеры

Хендрик только прошептал:

– Я немедленно вызову полицию, если вы тут же не исчезнете.

Ответом был почти задушевный смех.

– Ты на это способен, товарищ! – воскликнул он весело.

Хендрик как можно более незаметно выдвинул ящик письменного стола и сунул в карман револьвер. Он надеялся, что гость в окне этого не заметит; но тот уже закричал, презрительным жестом отодвинув со лба кепку:

– Эту штуку ты бы мог спокойно оставить в столе, господин директор. Зачем стрелять – только наживать неприятности. Чего ты боишься? Я же тебе только что сказал, что на этот раз не причиню тебе вреда.

Он был гораздо моложе, чем сначала показалось Хендрику. Теперь, когда тень кепки сошла со лба, это стало видно. У него было прекрасное, дикое лицо с широкими славянскими скулами и странно светлыми, очень зелеными глазами. Брови и ресницы были рыжеватые, как и толстая жесткая щетина. И сама кожа была светлого кирпичного оттенка, как у всех, кто целые дни проводит на воздухе под солнцем.

«Может быть, он сумасшедший, – подумал Хендрик, и в этом предположении, хоть оно и грозило самыми страшными перспективами, было что-то успокоительное, почти утешительное. – Да, вполне возможно, что он сумасшедший. В здравом уме он не нанес бы мне этого безумного визита – ведь он может стоить ему жизни, а пользы никому не принесет. Ни один разумный человек не будет ставить все на карту ради того, чтобы меня немного попугать. Почти невозможно себе представить, что Отто дал ему такое поручение. Отто отнюдь не был склонен к эксцентрическим выходкам. Он знал, что нам надо беречь свои силы для более серьезных дел…»

Хендрик приблизился к окну. Он заговорил с пришельцем, как с больным, считая, однако, разумным держать руку на рукоятке револьвера, спрятанного в кармане халата.

– Убирайтесь-ка вон! Я вам по-хорошему говорю! Снизу вас может увидеть прислуга. В любой момент сюда могут войти моя жена или мать. Вы себя подвергаете самой страшной опасности. И совершенно впустую. Уходите скорей! – раздраженно восклицал Хендрик.

Но фигура в оконной раме оставалась неподвижной. Человек в окне вместо того, чтобы последовать доброжелательным советам Хефгена, заговорил голосом, вдруг зазвучавшим гораздо глубже и совершенно спокойно:

– Расскажи своим могущественным друзьям, что Отто за час до смерти передал мне следующие слова: «Я гораздо больше, чем, когда-нибудь прежде, убежден в нашей победе». Это было, когда на его теле не оставалось живого места от побоев и когда он с трудом мог говорить, потому, что рот его был полон крови.

– Откуда вы это знаете? – спросил Хендрик. Его дыхание участилось, стало прерывистым, он задыхался.

– Откуда я это знаю? – Посетитель опять засмеялся – коротким, веселым, жутким смешком. – От одного эсэсовца, который до конца был возле него и который, собственно, наш человек. Он запомнил все, что Отто говорил в последний час. «Мы победим!» – повторял он беспрестанно.

Посетитель, опираясь обеими руками об оконный карниз, перегнулся вперед корпусом и угрожающе смотрел на хозяина своими светящимися зелеными глазами, похожими на глаза сумасшедшего.

Хендрик отпрянул, как пламенем обожженный этим взглядом, и прохрипел:

– Зачем вы мне все это рассказываете??!

– Чтобы об этом узнали твои высокие друзья! – со злым торжеством вскричал незнакомец. – Чтобы об этом узнали твои великие подлецы! Чтобы об этом узнал господин премьер-министр!

Нервы у Хендрика не выдержали. Он странно задергался. Руки взлетали кверху, к лицу, и снова опускались, губы вздрагивали, а мерцающие глаза закатывались.

– Что все это значит?! – выдавил он из себя, и на губах его выступила пена. – Какую цель вы, собственно, преследуете этой театральной шуткой? Вы хотите меня шантажировать? Хотите деньги получить от меня? Вот, пожалуйста, берите. – Он бессмысленно полез в шелковый карман своего пеньюара, в котором был лишь револьвер, но никоим образом не деньги. – Или вы намерены всего только меня напугать? Это вам не удастся! Вы думаете, я дрожу от страха из-за того, что вы придете к власти, ибо, конечно, когда-нибудь вы захватите власть в свои руки!

Директор двигал белыми, дрожащими губами и почти порхал по комнате.

– Но напротив! – кричал он резким голосом, останавливаясь посредине комнаты. – Тогда-то я и стану истинно велик! Может, вы думаете, я на этот случай не застраховался? Ого! – истерически торжествовал директор. – У меня самые лучшие отношения с вашими кругами. Коммунистическая партия меня ценит, она обязана мне многим!

В ответ раздался саркастический смех.

– Как бы не так, – воскликнул тот страшный в окне. – «Лучшие отношения с нашими кругами!» Нет, дружок, этот номер у тебя не пройдет! Мы научились быть непримиримыми, господин директор, – и я сюда залез только для того, чтобы тебя информировать: мы теперь обучились непримиримости. У нас хорошая память – у нас просто великолепная память, дружочек! Мы никого не забудем! Мы знаем, кого нам вешать в первую очередь!

Тут Хендрик смог только провизжать:

– Убирайтесь к черту! Если вы через пять секунд не исчезнете, я вызову полицию – тогда посмотрим, кого из нас вздернут раньше!

Дрожа от ярости, он хотел чем-нибудь швырнуть в чудовище, но ничего, что годилось бы для этой цели, не нашел и сорвал с носа роговые очки. Испустив хриплый вопль, он швырнул роговые очки в направлении окна. Но этот жалкий снаряд не попал в противника и с тихим звоном разбился о стену.

Ужасный гость исчез. Хендрик подбежал к окну, стал кричать ему вдогонку.

– Я незаменим! – кричал директор в темный сад. – Я нужен театру, а любой режим нуждается в театре! Ни один режим не обойдется без меня!

Он не получил ответа; от рыжебородого эквилибриста не осталось и следа. Казалось, его поглотил ночной сад. Ночной сад шуршал черными деревьями, темными кустами, поблескивал светлыми цветами. Сад источал аромат, источал свое прохладное дыхание. Хендрик утер мокрый лоб. Он наклонился, поднял очки и с грустью отметил, что они разбиты. Медленно, неверным шагом он прошелся по комнате, как слепой, держась за мебель; глаза его затуманились от ужаса, к тому же им не хватало привычных очков.

Опускаясь в низкое широкое кресло, он почувствовал, как бесконечно устал. «Ну и вечерок!» – подумал он, испытывая глубокую жалость к самому себе. Господи, что ему пришлось перенести. «Такое ведь подкосит и самого сильного человека. – И он спрятал мокрое лицо в ладони. – А я ведь не из самых сильных». Хорошо бы теперь немножко поплакать. Но не хотелось проливать слезы, которых никто не увидит. После всех пережитых ужасов он имел право рассчитывать на утешительную близость любимого человека.