Дмитрий Руденко - Станция Университет

— Все-таки к России во Франции многие относятся как к опасному медведю, — выдала на другой день Стефани.

— Кто?

— Мои родители, например.

— А почему твои родители нас боятся?

— Как объяснить? От России никогда не знаешь, чего ждать. Вот я недавно в газете прочла слова популярной русской песни.

Не знаю, кто ее поет, но слова такие: «Don’t fool around, America. Give us back Alaska, because Catherine the Great has made a mistake» [159] «Не валяй дурака, Америка, на те валенки мерзнешь небось… Отдавай-ка землицу Алясочку, Екатерина, ты была не права». .

— Это — группа «Любэ». И что?

— Они эту песню здесь, во Франции, пели. Причем одеты были по-военному.

— Это же шуточная песня.

— Вот мои родители таких шуток и не понимают. По крайней мере, сразу не понимают.

В Париже я, как это говорят, когда хотят, чтобы звучало красиво, «сформировал свой гардероб для офиса» — купил темно-синий костюм, три сорочки и два галстука. Все это влетело в копеечку, съев чуть ли не все мои сбережения. Самой трудной покупкой оказались ботинки. Неискушенный в бизнес-этикете, я схватил пару за 40 долларов, но Стефани вырвала ее у меня из рук и вернула на место.

— Обувь должна быть дорогая. Пойдем, — повела она меня в магазинчик, где продавались ботинки Paraboot. — Вот. Это то, что тебе надо.

Я взглянул на ценник и обомлел:

— Но они же стоят 200 долларов.

— Это — Paraboot, — Стефани прикусила нижнюю губу, тоже обескураженная ценой.

— Мне никакой Paraboot не нужен! — уверенно отрезал я.

— На ботинки обязательно посмотрят. Ботинки — самое главное, — озадаченно проговорила Стеф.

— Да? И что, кто-то сможет определить их цену? Не верю! Это же обыкновенные бизнес-ботинки!

— Поверь мне, — теперь Стефани выглядела убедительно. — Уж где-где, а в «МакКинзи» смогут многие.

Я вспомнил статью в Fortune и Митчела Макдира, как он появился на работе в ботинках за двести долларов. Так в книжке и было написано: «Скрестив ноги, (он) принялся рассматривать носки своих новых ботинок — всего двести долларов». Надо было решаться. В памяти, словно Хоттабыч из облака, воскрес Шахворостов с его «главное в жизни — это appearance». «Ну что ж, — подумал я. — В конце концов, ботинки — это downside [160] Downside — в данном контексте: «то, что я теряю». . A upside [161] Upside — «то, что я выигрываю». вполне может быть таким же, как у Макдира, а Макдира фирма быстро обеспечила льготным низкопроцентным кредитом на покупку дома, членством в двух клубах и новым «БМВ». Цвет, конечно, я выберу сам». «Покупаю!» — выдохнул я… Они были черные, в необыкновенном зеленом мешочке, на котором золотыми, с наклоном, буквами было вышито — Paraboot. Продавец пообещал, что они будут служить долго, может даже лет десять. Я успокоился.

Я вернулся в Москву, которая жила в своем энергичном ритме. Только что взорвали «Мерседес» предпринимателя Березовского на Павелецкой. Березовский торговал машинами и, судя по всему, был богат: оборот его компаний в 93-м равнялся 500 миллионам долларов. Он, как и «МММ», собирал деньги в какой-то Всероссийский автомобильный альянс «AWA», вроде бы на строительство автомобильного завода, который так никогда и не был построен. В тот же день в Москве прогремели еще два взрыва, после чего Ельцин издал Указ о защите населения от бандитизма. Результат, увы, достигнут не был.

Лето разогналось, дни полетели стрелой. Мы защитили дипломы, сдали госэкзамены и весело отпраздновали окончание МГУ в «Американ Бар&Гриль» на Маяковке, где я выпросил у музыкантов гитару и спел своих «шоколадных девушек». Правда, гитару, как и в случае с философами в «Буревестнике», быстро отняли. Неожиданно, как ураган, в Москву из Мельбурна на целый июль прилетел Шахворостов, чтобы проведать родителей. Он позвонил: «Давай в футбол! Жду тебя на «восемь восемь»». Я тут же помчал на площадку. Стоял мягкий солнечный день, раскрашенный цветами из «Корсиканского пейзажа» Матисса, одной из моих самых любимых картин. Ярким пятном на площадке с синими бортами нарисовался азартно гоняющий мяч, как мальчишка, Шахворостов. Он скакал, за ним прыгали матерные слова. «Моя фамилия запоминается просто, — сухо представился мне он в детстве. — Шах, вор, остов корабля. Запомнишь?». Я замедлил шаг. Шахворостов… Я ведь столько лет его знаю! Так много с ним связано. Вот он, семиклассник, достает из-под своей кровати самиздатовский «Архипелаг ГУЛАГ» в коричневом переплете, зачитывает душераздирающий эпизод и заговорщицки шепчет: «Никому не рассказывай, что у нас дома запрещенная книга». Вот он придумывает название для нашей музыкальной группы — «Цугцванг», а это такая редкая ситуация в шахматах, когда любой ход, который ты можешь сделать, ухудшает твою позицию, и лучше бы его пропустить, да нельзя. Вот Шахворостов на сцене актового зала школы, с бордовой электрогитарой «Урал», поет «The house of the rising sun», а потом продолжает «I just called to say I love you». Все слушают, раскрыв рты. А потом мы стоим напротив учительницы по литре Долорес Робертовны около учительской раздевалки, солнце светит в лицо, и я говорю Долорес, что на соло-гитаре лучше Кеши никто со времен Джона Леннона не играл, а сам, конечно, жду, что он скажет: после Маккартни не было такого басиста, как я, но он не говорит. Вот я беспощадно обыгрываю его в два касания в футбол, а он не сдается и пытается отыграться до тех пор, пока не становится совсем темно и надо идти домой… А потом я на брезентовом рюкзаке в «Шереметьево», а он улетает к Капитолию.

В тот же день Кеша перебрался ко мне на «Аэропорт», в квартиру, которую мне снова на все лето оставили дедушка с бабушкой, уехав на свой огород. Оставалось меньше двух месяцев до новой жизни, до начала работы. Это время абсолютной свободы промелькнуло, как искра. Вечерами мы ходили в Armadillo Ваг в Хрустальном переулке, там пела кантри-группа «Кукуруза», а вход стоил пять долларов. Ночью перебирались в дискотеку «011», преемницу «У Друбич». Там я посоветовал Кеше выкурить сигарету. Он покурил, и с этого момента папироса стала его верной спутницей. Потом случайно в кулуарах МАРХИ Кеша набрел на американку Эрин, студентку Йельской юридической школы. Что она там делала, было одному Богу известно. Быстро стало ясно, что Кеша увлекся. Неудивительно. Эрин была обворожительна и вдобавок метила высоко. Ее любимой машиной был «Ягуар», она ездила на шопинг в Лондон и собиралась зарабатывать не меньше 120 тысяч долларов в год чистыми сразу же после окончания университета. Специализация американки — white color crime (преступления «белых воротничков») — внушала уверенность в будущем этой хрупкой девушки. Я увидел Эрин на вечеринке на даче у Кешиного однокурсника. Кеша растворился в Эрин. Я был уверен: Кеша добычу не упустит. Все-таки он всегда был, как сказала бы дворничиха тетя Паня, «лавелазом».