Драго Янчар - Северное сияние

На улице я с интересом осмотрел фасад того дома, который своими горящими высоко вверху окнами встретил меня в день приезда. Опять я почувствовал, что земля уходит из-под ног, и не только от грохота тяжелых вагонов, под которыми прогибаются рельсы, земля действительно содрогалась и плыла. Мне пришлось прислониться к стене вокзального здания недалеко от входа. И тут я увидел, что ко мне приближается человек в железнодорожной форме. Я собрал все силы, чтобы заставить себя оторваться от стены и пойти по улице. Стараясь идти ровно, я направился прямо в гостиницу, там запер за собой дверь номера, лег и натянул одеяло на голову. Лежал и думал о Марьетице, о том, как она забиралась с головой под одеяло, напуганная воем ветра. Я делаю то же самое, когда смещается некая невидимая ось, которая находится то ли внутри меня самого, то ли где-то глубоко в земных недрах.

Перед глазами неотвязно стоит картина Босха. Я не могу воссоздать ее во всей полноте, вижу только крохотные фигурки в глубине. Фигурки эти отпечатываются в моем сознании, назойливо преследуют. На первом плане творятся мерзости, однако главное, весь смысл произведения — в глубине картины. Впереди видны какие-то уродливые хари, богомерзкие мистерии, отвратительное действо, которое врывается в тебя насильственно и грубо, но тут же стирается из памяти. На заднем плане изображены странные отсветы, которые остаются в тебе навсегда. Они вырываются откуда-то из земли, из разверзшихся щелей, а между этими щелями и дальше — виселицы. Маленькие фигурки суетятся под ними и приставляют лестницы. Из полыхающих щелей, от этого подземного сияния веет неясной догадкой, и ты чувствуешь, что человечкам под виселицами хорошо видно, что творится там, внизу. Что за бездны открываются им и есть ли дно у этих бездн?

Постепенно я начинаю сознавать, что должен заглянуть в такую бездну — бездну своей памяти. Вход туда находится в этом городе, и я найду его. Помню, был луг, уклоном уходящий к реке, и шар в руках святого, прохлада и тишина церкви и мягкий свет, льющийся через ее высокие окна. Шар большой и голубой, а я маленький и надежно защищен теплом женских рук. Мои руки тянутся к мячику, а я никак не могу схватить его, ибо большой и строгий человек крепко держит его в своих руках. Когда я пытаюсь чем-то дополнить это воспоминание, то ощущаю лишь беспомощность разума, неспособного что-либо возродить. Разум здесь настолько бессилен, что кажется, будто рушатся все связи и отношения, все мне представляется одновременно близким и далеким, происходящим в прошлом и в настоящем. Разум так беспомощен в осознании подобных вещей, что меня охватывает чувство неизвестности и тревоги, переходящее в настоящую физическую слабость, так что каждый раз я должен найти опору и сконцентрироваться на чем-то близком. Иначе меня затягивает головокружительная стремнина, из которой мне не выплыть, иначе я падаю в неведомую бездну, которая зияет на дне моей памяти. Если сердце человеческое не превратится в сердце малого ребенка, не будет ему пути в Царство Божие, сказал Иисус Христос.

Может быть, в той церкви я услышу трепетание детского сердца? Когда-то я чувствовал быстрые удары взволнованного сердечка и смотрел на мир детскими глазами.

Возможно, в той церкви я на мгновение вырвусь из хаоса, который со всех сторон подступает к ее стенам и разрушает их камень.

Утро. Комната в полнейшем беспорядке. Маргарита ушла часа два назад. Ушла, оставив за собой пустоту, и теперь комната кажется мне огромным пространством, в котором раздается безжалостный стук падающих на медь умывальника капель, громким эхом отдающийся между стен. Она пришла в два часа ночи. Я с трудом проснулся. Нетерпеливо стучала. В дверях припала ко мне с такой силой, что я за нее испугался. Любимый мой, любимый мой, бормотала как помешанная. Потом села на постель, ее всю трясло. Я подумал, что случилось что-то страшное. Неуклюжими ласками попытался ее успокоить. Выключи свет, сказала она. Разделась. Под одеялом прижалась ко мне. Тут мне хорошо, шептала она, тут мне тепло. — Тебя кто-нибудь видел? — спросил я. Закрыла мне рот ладонью. Ничего не говори, прошептала, ничего.

Утром снова обнимала меня и отчаянно прижималась, будто не хотела никогда со мной расставаться.

Что-то произошло между нами, чего нельзя поправить. Назад пути нет.

И себя я не узнаю. Эта комната так велика и пуста с тех пор, как она ее покинула.

Надо уезжать. Убираться отсюда прочь.

Оставила мне записку. Мы встретились в Магдаленском парке. Я проводил ее в Приют школьных сестер. Ее Женское общество оказывает им благотворительную помощь. Я подождал на Державном мосту. Потом мы бродили по берегу реки. Она рассказала, что на кухне в приюте повариха говорила, какие свеженькие мозги привезли сегодня. Только утром достали. При взгляде на гигантскую кучу мозгов Маргарите стало плохо. Если бы она знала, как их добывают, ей бы стало еще хуже. Кувалдой разбивают голову теленку, мозги вытаскивают и выбирают из них мелкие осколки костей. Это вполне подходящее занятие для того офицера. Я рассказал ей о своей встрече, осторожно подбирая слова. Помнил, как побледнела Маргарита во время моего рассказа о Еве Ц., когда я живописал, как ей осматривали ротовую полость, а затем доскональнейшим образом обследовали влагалище, подозревая, что перед началом медиумического сеанса она что-то там прячет, и потому всякий раз перед экспериментом подвергали немилосердному насильственному осмотру.

Ночью я проснулся. И увидел Маргаритино лицо. Она смеялась, но как-то иначе, не как обычно. Что-то говорила, но я никак не мог уловить, что она хочет. В словах ее, в ней самой было что-то невероятно дерзкое, бросающее вызов всем правилам жизни, ее мужу — инженеру и хозяину доходных домов, автомобильным поездкам за город, ее теннису и ее Буссолину. В ней уже было нечто, чем ей хотелось быть. И тут меня осенило. Мне вдруг стало ясно, отчего ее волновали все эти истории о других, женщинах, почему все это произошло с нами в пустой квартире, там, на диване без простыней, в пустой комнате, почему мы целовались, прислонившись к дереву, где нас без труда в любую минуту могли обнаружить и застать in flagrante [26] От лат. in flagrante delicto — на месте преступления, с поличным. , понял, что означают эти ее неожиданные приходы и молчание, откуда бурные вспышки ярости против благородного витязя Буссолина, откуда эти ее таинственные двухдневные исчезновения. Ведь она живет всем этим, в ней есть странная потребность переживать таинственные и экзотические женские судьбы. Ей хотелось бы быть девушкой с феноменальными способностями, амазонкой среди дикарей, Евой Ц., обладающей невероятными медиумическими способностями, она хотела бы быть женщиной, лицо которой поросло шерстью, чтобы ею занимались парижские антропологи, она желала бы быть героиней сенсационного романа, разыгравшегося в Брно; подобно молодой Россете, ей хотелось бы быть одержимой бесом, и она отдала бы все на свете, только чтобы превратиться в венгерку Ирис Фарсзарди, а потом умереть и вдруг воскреснуть испанской крестьянкой Лючией Альварес. Она хотела бы быть всеми, моя дорогая Маргарита, только не той, кем она была на самом деле. Она не хочет быть Марьетой, которая взимает с убогих жильцов квартирную плату и безжалостно передает их в руки суда. Она не желает быть женой инженера Франье Самсы, не желает слушать нескончаемые речи о чувстве сострадания к рабочим — чувстве, столь развитом у фабриканта Гуттера, она ненавидит технологические достижения в трикотажной промышленности, терпеть не может восточные ковры, которыми увешан ее дом, презирает мухоловца Буссолина, виноградники, вина и виноградарей, ненавидит гроссгрундбезитцера и тондихтера, не выносит оперу и драму, рестораны и русские вечера с джазом. Она пошла бы на заклание, она не задумываясь отдала бы все, жизнь бы отдала за горькую судьбу несчастной Милены Л., и пусть ее даже зарежут, только бы потом воскреснуть.