Луи-Рене Дефоре - Болтун. Детская комната. Морские мегеры

О хищная птица бурь, невеста из вечного моря,
Так ярко синел твой взгляд, что пред ним я не мог устоять,
Твоим грозовым опереньем, меловой белизной твоей плоти,
Странным звучанием гибельных слов твоих я был околдован
Настолько, что с радостью принял бы смерть от твоей беспощадной руки!
Но не та мне чаялась смерть, что разрешает от непосильных жизненных тягот,
Исполненье сроков, блаженная гавань, исход из лабиринта блужданий
(Ведь быть и перестать быть — одно и то же проклятье),
А заступница, что наконец вернет мне мое достоянье:
Отчизну вне бытия, откуда я вырван был без вины
Только затем, чтобы здесь, в домогильной жизни,
На себя напялив унылую плоть и мишурные речи,
Ломать шута на подмостках снов и лживых фантазий!
Если в этом смысл твоего зова, вот моего отзыва смысл:
Веди меня, Мать, под свод твоей темной утробы,
Пусть заглохнет мой голос, сотрется меня оковавшее отчее имя,
Погребенья место покроет крапива, девственно чистой
Станет плита над перезрелым плодом очередного рожденья!

Когда океан на контрфорсы рассекавшего море ковчега
Метал лопатами снег, украшая сплетения вант
Едкой летучей солью из несметных своих припасов,
Валя горностаев с воза и сыпля перьями иней,
Старые сводни, стоя на самом носу, на уступах, исхлестанных бурей,
Упирая в них твердо стопу и в ладоши хлопая разом,
Словно дюжиной орифламм пятизубых в воздухе потрясая,
Свою хриплую песнь тянули протяжно и слитно —
Так гремит на залитой лучами сцене
Перед развязкой драмы финальный секстет, —
И бледные лица их плыли средь клочьев облачной дымки.
Нет, никогда не вступить в тайные ваши покои
Ребенку, простертому в корчах на ложе прохладной пены!
Торопливый, срывающий все и вся со швартовых, прилив
Умело расстроил мои покушенья, не дал
Подступиться к запретной пещере, откуда меня вы звали, —
Он то затянет сеть своих млечных лиан на боках корабля,
То распустит слегка, а я, босой сорванец, удравший
От истовой жиги колючих, жалящих волн,
Стою в безопасной зоне, куда оттеснил меня гром его труб военных,
И вижу сквозь слезы, как он выгибает спину, вскормленник шторма,
Как, вторя рубленому речитативу картечи, тщится
Бурунами замуровать небытия жерло!

С тех пор, скитаясь в угрюмой стране, называемой «я»,
Досадливо хмуря лоб, потирая больные глаза,
Терпеливо снося претящий елей иль под хлыстом назиданий
Передергиваясь, сердцем еле живым трепеща,
Я буду, словно буксир, влачить мою жизнь из сегодня в завтра,
Буду горе мое скрывать под сердитой иль гаерской маской,
Но стремиться только туда — и сколько еще раз
Мое желанье вспыхнет во тьме рдеющей грезой,
Дотлевая, как головня под порывами бури ночной!

Это место осталось прежним, эта крепость высится там же,
Твоего крика обрывок над нею плывет и сейчас,
И сейчас я вижу твой перст, знаменье участи горькой,
Глубокую синь твоих глаз, навеки меня приковавших,
И на фоне громадной скалы, схожей с тонущим кораблем, —
Твой иссеченный из камня, но дышащий кротостью лик.
Угар возлияний ваших еще чует былой сотрапезник,
О злополучные сестры, чья весть не покинет меня никогда.
Как же терзает меня неисправимая память,
Стародавними вашими мифами питая и зиму мою!
Жизнь, потерявшую вкус, изо дня в день добирая со дна по капле,
С тех пор я не раз хотел наважденье ваше стряхнуть,
Вырывался из цепких когтей, бежал и думал, что спасся,
Но в просторы спящей души, не осилившей ваш гипноз,
Вы возвращались всегда, прорывали, как мыши, ходы,
И, юркнув тайно внутрь, там возились, сновали,
Без устали правили в ней катакомбную мессу свою,
А потом — так хлопает выстрел в сердцевине крепкого сна,
Так брызжет каленая молния свищущего клинка, —
Чудовищное сотрясенье — и подранка пронзительный вопль!

Возник, чтобы тяжкую детскую муку снова во мне пробудить,
Ребенок иной, но увлеченный тем же тайным миражем,
И на пышущем жаром его лице — так расседается спелый плод —
Та же просьба, та же улыбка щемящей тоски и желанья,
Возник предо мной зрачков царственный ультрамарин,
Певуче звеня блаженством навеки утраченных мест.
Тогда среди тишины, взревевшей громче любых самумов,
Я вновь ощутил по тому, как кипит согретая памятью кровь,
Всемогущую силу неконченых ваших обрядов,
И тело мое пронзила пресмыкания давнего дрожь,
Как если бы вдруг прояснилось хмурое небо, и вы
Подтянули меня на своей остроге к распахнутым настежь вратам приобщенья,
Чтобы, забыв о подвигах детства, по твоему веленью воспетых,
Я ушел из ненавистных пределов, где царствуют ложь и подлог,
И, слушая, как облетают деревья душевной смуты,
Подобно зимней природе, впал в целомудренный сон:
От всего отказался и просиял своим умаленьем
Под вневременной аркой, где во всей чистоте восседает ничто, —
Исчезнув даже не так, как зверь, погребенный в саване палой листвы,
Но так, чтобы стерся и след моего пребывания здесь,

И не будет памятника тому, кто отрекся от пройденного пути!