Илия Троянов - Собиратель миров

Подагрическая теснота переулка. Каждый шаг — прикосновение. Бёртон то и дело отпрыгивал в сторону, наблюдая за носильщиками, которые несли, тянули, толкали. В людском море виднелись лишь грузы, громоздкие глыбы, плывшие и качавшиеся на волнах голов. Лавки старьевщиков. Мастерские в ряду точно таких же мастерских. Пузатые торговцы на циновках обмахиваются, позади них — узкие входы в кишащие мухами логовища. Бёртону приходилось почти умолять этих лавочников выставить на продажу хоть что-нибудь, и если получалось их уломать, они показывали вещи самого отвратнейшего качества, которые находились в лавке, клятвенно заверяя в их неотразимости, преподносили ему товар на своем честном слове, пока он наконец не соглашался на маленький кинжал или каменного божка. И тут начиналось перетягивание цены, с новым взрывом охов и гримас.

А ты неплохо говоришь на диалекте этих типов, — не без упрека заметил санитар. Бёртон рассмеялся: вчерашние дамы пришли в ужас. Они, очевидно, полагают, что говорить на одном языке — это как лежать в одной постели. Черный город. Внезапно перед ними — храм, мечеть, многоцветные пятна, одноцветные украшения. Санитар с отвращением отвернулся от непропорциональной богини, у которой голова со страшной рожей в несколько раз больше тела. Порадуйся сюрпризу, это все-таки покровительница города, где уживаются так много языков, что сама богиня нема. Они прошли мимо надгробья. Рядом с трупом, накрытым вышитой зеленой тканью, висели на стене дубинки. Это магические орудия святого Бабы, объяснил им охранник, калабасы из Африки. Прокаженные люди и неприкасаемые собаки. Нищий с увядшими членами, покрытыми священной краской. Вблизи помахивала хвостом калечная корова, недоразвитая пятая нога выкрашена в оранжевый цвет; чуть поодаль безрукий и безногий инвалид лежал на одеяле посреди переулка, ведущего к заднему входу в Большую Мечеть, вокруг него разбросаны монеты как оспины. Голый темнокожий человек перекрыл движение. С головы до ног обмазан жиром и с красным платком на голове. В руке — меч. Вокруг его безудержных криков столпился народ. Покажите мне верную дорогу, кричал он, прорезая мечом воздух. Пожилой человек рядом с Бёртоном бормотал что-то с беззвучной монотонностью молитвы, пока обнаженный человек стегал мечом как кнутом, и толпа постепенно становилась ему врагом. — Что происходит, я не понимаю, что здесь происходит? Санитар скрючился за спиной Бёртона. Обнаженный кружился с вытянутым мечом среди шептавшейся толпы, пока, наконец, не споткнулся, меч выпал у него из рук, несколько мужчин навались на него и принялись бить руками и ногами. Только не вмешивайся, — взмолился санитар. — Ты, конечно, высокий, и, наверное, сильный, но с этими дикарями не справиться. — А вдруг они его убьют? — Нам-то какое дело!

Два муссона, Дик, — сказал санитар на обратном пути, — вот что обычно ожидает новичка. — Не волнуйся, — утешил его Бёртон, — это, явно, касается только людей осмотрительных, которые умирают от запора. — От запора? — проворчал санитар. — Но я к этому совсем не готов.

Разве кому-нибудь может понадобиться лахья в этот час. В этот месяц засухи. В храмах все, наверное, опять молят богов о дожде, но он-то, что он может пообещать Ганеше? Пожалуй, не грех бы свернуть дела, закрыть бюро, сбежать от пыли, но до места ночлега долгий путь. Бумага и перья наготове. Хотя кому он может понадобиться. Не в это время дня, не в этот засушливый месяц. Он не может даже задремать, потому что не спокоен. Ему нельзя спускать глаз с других писцов, с этих шакалов. Как они из кожи вон лезут, чтобы заполучить клиента, едва тот сворачивает в улицу, как они ощупывают его неуверенность, пока он не сядет на корточки и не протянет им свое поручение как просьбу. Бедняга и не заметит, как эти бесчестные негодяи его одурачат. Но его-то они пока уважают, пока немного боятся. Он не понимает, чего они боятся, но его голос, который крепче его тела, держит их на расстоянии. Ему пока есть на что положиться — благородный вид, уважаемое имя, почтенный возраст. Это время дня, это время года безнадежны. Земля накаляется, и ничего не движется. Он вытягивает ноги. Жара, плавясь, растекается по улице. Липнет к копытам быка, который упрямится идти дальше. Погонщик устало хлещет его, и тот плетется по дороге, по шагу за удар.

Вот, человек посреди улицы. Клиент? — И его уже облепили, этого рослого, чуть сутулого мужчину, его голова опускается и снова поднимается, а тело не сопротивляется цепляющимся за него рукам. Стоит как вкопанный. Вот он поднимает голову. Один из шакалов отделяется от своры, потом другие. Они отступают от этого человека, который превышает их. Лахья видит, как эти всезнайки указывают мужчине пальцами на него. Рослый человек приближается, лицо отмечено строптивой гордостью и невзрачными седыми усами. Лахья знает, что теперь пришла очередь других писарей наблюдать за ним, хотя они небрежно поправляют дхоти, выказывая своим видом, будто для них в этом мире нет ни единой тайны. Очевидно, у этого человека такое пожелание, какое может исполнить лишь старый лахья.

— Письма для органов власти Британской империи — это моя специальность.

— Это не обычное письмо…

— Также письма для Ост-Индской компании.

— А письма офицерам?

— Разумеется.

— Это не должно быть формальное письмо.

— Мы пишем то, что вы пожелаете. Однако необходимо соблюдать определенные формы. Господа придают большое значение формальностям. Малейшая ошибка в построении, малейшая небрежность в обращении — и письмо не стоит ни единой анна.

— Надо многое объяснить. На мне были такие задачи, какие никто больше…

— Мы будем настолько подробны, как того потребует дело.

— Я много лет был ему опорой. Не только здесь, в Бароде, я переехал с ним, когда его перевели…

— Понимаю.

— Я верно служил ему.

— Без сомнения.

— Без меня он пропал бы.

— Конечно.

— И как он меня за это вознаградил?

— Неблагодарность — вот награда для чистых сердцем.

— А я спас ему жизнь!

— Позвольте узнать, кому направлено послание?

— Никому.

— Никому? Довольно необычно.

— Никакому определенному человеку.

— Понятно. Вы желаете многократно использовать письмо?

— Нет. Или нет, да. Не знаю, кому мне отдать это письмо. Его знали все ангреци в городе, но это было уже давно, может, слишком давно, не знаю, но кто-то из них, конечно, еще остался в Бароде. Еще сегодня утром я видел лейтенанта Уистлера. Он проехал мимо в экипаже, в одном из этих новых экипажей, с половиной крыши, из кожи, великолепная повозка. Чуть не задавила меня. Но я сразу узнал лейтенанта Уистлера. Он несколько раз бывал у нас. Я побежал за повозкой, она вскоре остановилась. Я спросил кучера.