Алексей Филиппенков - Воронка

– Что за вопросы, Герх? С каких пор ты стал сомневаться в этом?

– Тогда пойдем со мной в «Старую госпожу». Хочу утопить душу в выпивке.

– Ты думаешь, это что-то изменит?

– Нет. Стакан спиртного не вернет мне отца, но поможет расслабиться.

– Герх, я слышал, что расслабление таким способом приводит к фатальным последствиям.

– Хватит говорить как зануда и вести себя как маленький. Мы выросли, Верн, когда ты, наконец, поймешь это. Мы с тобой больше не дети. Слишком многое пережито, чтобы иметь запреты.

– Герх, ты говоришь «мы», но ведь подразумеваешь себя.

– А ты что, считаешь себя ребенком?

– Нет, конечно, нет. Но, я не представляю себе, как жить во взрослом мире, а тем более без родителей.

Герхард побледнел и стал тяжело дышать.

– И я себе этого не представлял. Но Бог не оставил мне выбора, когда забрал отца. А теперь я вынужден жить по-новому, заставляя себя забыть все прекрасное, что являлось моим прошлым и что могло быть будущим.

– Зачем же забывать прекрасные воспоминания об отце?

– А зачем они мне теперь? Для чего мне их вспоминать? Чтобы каждый раз чувствовать эту горечь утраты и всегда пребывать в тени своего прошлого? Нет, у Бога всегда свои планы и ему нет никакого дела до людских страданий. Он совсем не справляется со своей работой. Вернер, друг мой, а может, и нет вовсе никакого Бога? А что если мы сами выдумали его, чтобы было на кого списывать все ошибки.

– Ну, брось ты, это кощунство так говорить. Он забрал твоего отца на службу небесам. Там ему лучше.

– Да… служба небесам, и эту ахинею слышат все, кто теряет отцов, мужей, братьев и сыновей. Господь решил устроить кадровые перестановки. Ты это хочешь сказать? Верни, когда ты повзрослеешь уже?

– Мы ведь с тобой одного возраста.

– Я про твое мировоззрение. В этом и состоит вся трагедия жизни. Мы одного возраста, но мыслим на разных ступенях. Ты совсем не видишь, и что самое странное, не желаешь зреть той жизни, что тебя окружает. Ты привык рисовать себе иллюзорные мечтания, в которых и живешь. Какая служба небесам? Откуда вы это берете? Отца убили, Вернер, понимаешь это? Его убил такой же человек, который защищал свою жизнь, и, отнимая жизнь у моего отца, он руководствовался своими правилами – остаться в живых и вернуться к семье. А ты говоришь о службе небесам. И ты, мой лучший друг, говоришь, что там отцу лучше? Он нужен нам с матерью гораздо больше чем Богу. И я уверен, что сейчас ты начнешь читать мне проповеди. Ты говоришь: «Господь желает нам добра?»

Тогда почему он заставляет нас чувствовать себя одинокими, почему его правящая рука забирает родных, оставляя в полном одиночестве? Пусть Господь сам живет один, если ему так этого хочется, но пускай не трогает семьи.

Вернер не стал переубеждать. Спорить в этот момент было бессмысленно.

– Как мама?

– А как ты думаешь? Ей чертовски худо, ведь вчера главная часть ее сердца остановилась.

– Ладно, пойдем лучше в «Старую госпожу».

– Как скажешь. Да и я бокальчик другой выпью. – Вернер чувствовал, что его организм капризно требует алкоголя. Он не мог объяснить это подсознательное стремление напиться, но это потребное желание залить свою душу спиртным подступало к горлу, окутывало всю его сущность. Юноша боялся признаться себе в этом, и каждый раз отказывался от дурной идеи. Неправильным ему казалось тянуться к стакану, когда на душе депрессия скребет когтями. В этом он видел слабость, но слабым он сам себя считать не хотел.

Длинной дорогой через главный городской бульвар Вернер то и дело смотрел на Герхарда. Ему показалось, что даже кожа на лице Герхарда изменила свой цвет с румяного на грязно-желтый оттенок. Вернер понимал, что вокруг его друга сейчас не существует никакой жизни. Весь мир для него теперь растоптан, а будущее кажется еле ощутимым. Пока шли – молчали.

В назначенном месте ребят уже ждал Отто, их общий друг. Он занял столик возле стены и, увидев вошедших, встал их поприветствовать.

– Как ты, Герх? – Отто уже был в курсе семейного несчастья.

– Отвратительно, если хочешь знать. Хочу утопиться в самой зловонной яме. Лучше закажи нам пива, Отто. Я хочу расслабиться. Теперь я могу это делать без опасений, что дома получу оплеуху…

– Как скажешь.

В баре царила смешанная атмосфера. За соседними столиками шли возбужденные беседы по большей степени о войне. Десятки голосов сливались в один монотонный гул, из которого невозможно было разобрать отдельных речей.

Разговор у друзей не клеился, пока не принесли пиво. Герхард совсем был раскисший и не желал ни о чем разговаривать. Но, отпив полкружки, он все же начал говорить:

– Я не знаю, как мне жить теперь. – Произнес он, держа обеими руками стакан пива. – У меня из мыслей не выходит папина смерть. Мне страшно, когда я представляю себе это. Он ведь был там совсем один.

– Эта война – полная чушь. – Сказал Отто. – Мой отец приезжал недавно в увольнительную. Мы с матерью снова проводили его на поезд, в очередной раз прощаясь. И я почему-то старался запомнить каждую его эмоцию, сохранить в памяти всякую прорезь на лице, на случай если он не вернется. Больше всего на свете желаю, чтобы он вернулся, но подсознательно все же прощался с ним. Эмоции матери даже передать невозможно. Мой отец, простой рабочий, должен страдать по чужой вине. По-другому политики просто не способны решать свои проблемы.

– Да… – Герхард повышал тон. – Сначала политиканы играют в дипломатию, а когда ввязываются в войну, то сразу напоминают нам о патриотизме, а лживому лицемерию о защите Родины нет конца. Что же они не думали о своей Родине, когда ходили по лезвию политического ножа? Кто-нибудь из этих усатых толстосумов изволил спросить моего отца? Его просто швырнули в эти окопы, как собачонку: «Защищай солдатик Родину свою».

– А что такое Родина? М?

– Герхи, в этом вся философия человечества. Всегда были ошибки одних, за которые расплачивались миллионы. И ты никуда не денешься от этого.

– А если я не хочу умирать на войне? – Герхард развел руками. – Моей позицией гражданина кто-то поинтересовался? Никого не волнует, что у меня семья, любимые дети, взросление которых я хочу увидеть. У каждого из людей есть мечты и планы на жизнь. По какому праву нас лишают наших родных.

– Герхи, может ты слишком идеализируешь этот мир. Я понимаю всю горечь твоей утраты. Мы с Вернером очень сочувствуем тебе, поверь. Но жизнь более глубокая и в ней всегда череда приобретений сменяется чередой потерь. Мы обязаны платить природе за свое существование.

– Один дурак у руля страны – это совсем не природа, друг мой.

– Однако даже один дурак у штурвала целого государства ничего не решает. Этот дурак создает целую систему, которая в скором времени сама себя изживает и тянет за собой в мир хаоса всех остальных.