Алексей Филиппенков - Воронка

Вернер внимательно посмотрел на девушку и покраснел от злости. Гром и молния не вызвали бы у него таких эмоций, как сказанное. Волна ярости захлестнула его изнутри, но внешне он старался не подавать виду. Ему хотелось вскочить и в манере скандального политика вылить целую речь, но что-то изнутри сдерживало его от ответной реакции. Он промолчал и, потупив взгляд, отвернулся, приняв поражение в еще не начавшейся дискуссии. Эрна не спускала глаз с Вернера и это заставило его все же ответить ей:

– Настоящие патриоты – это только те, кто прошли через горнила сражений. – Вернер пересилил себя.

– Категоричность взглядов говорит об узости мировоззрения. – Сказала Эрна и с высокомерным прищуром взглянула на Вернера. – Ты считаешь себя богом, Гольц? С каких пор ты решаешь: кто патриот, а кто нет. И если уж следовать твоей категоричной логике, то Гетте и Бетховен недостойны зваться патриотами. Да ведь ты оскорбляешь все великие умы всех наций. А ведь на самом деле любовь к своей Родине не имеет границ. Композитор, разговаривавший с народом на языке музыки, тратит колоссальное количество сил и эмоций, чтобы ныне живущие поколения впитывали в себя знания. И многие люди во всем мире отождествляют Германию с Моцартом или Бахом, заслушиваясь их творениями. Великие художники Италии похоронены в храмах, где каждый прохожий может склонить перед ними голову за подаренные творения, которыми мы сегодня любуемся с не меньшим изумлением, чем изувеченными лицами после возвращения с войны. Мы благодарны творцам за их шедевры, и это вдохновляет нас на собственные достижения. Или для тебя патриотизм только в винтовке, которая убивает за свою Родину?

В аудитории воцарилась гробовая тишина. Десятки глаз переметнулись на Вернера и ждали от него ответа. Вернер внимательно слушал девушку, и сразу же ответил ей:

– Когда пишется музыка или картина, то творец не опасается за свою жизнь.

– Мы с тобой говорим об искренней любви к Родине, а не о страхе за жизнь, хоть это и важный фактор для человека. Но все же не имеющий никакого отношения к патриотизму в целом.

– Это существенный фактор, – Вернер зацепился за единственно сильную сторону своей заведомо обреченной позиции, – ведь есть большая разница между тем, что ты отдаешь своей стране: душу или жизнь.

– А разве человек способен полюбить Родину исключительно глядя в лицо смерти? Ты это пытаешься сказать?

– Нет, не пытаюсь.

– Тогда почему ты так не уважаешь деятелей культуры, которые пишут арии войнам, при этом не воюют сами. Для тебя их деятельность – дискредитация?

– Ты все перепутала. Я совсем не это хотел сказать.

– Если бы ты в своей жизни не разбрасывался столь резкими обвинениями, а развивался как многие другие, то тебя не мучили бы столь простые вопросы. Я не знаю как ты, Гольц, а я люблю свою Родину и мне для этого необязательно целовать землю под обстрелом. Я пошла по другим стопам – танцы. Тебе никогда не понять, какие прекрасные чувства я испытываю, когда выступаю с танцевальными номерами перед публикой. В прошлом году я победила на конкурсе во Франкфурте, и это дало мне понять, что я хорошо делаю свое дело. И для меня ценно, что я вношу хоть и ничтожный, но все же вклад в судьбу своей Родины. А совсем недавно мне предложили станцевать в госпитале для раненых солдат, и я согласилась, потому что знаю, что во мне есть силы разжечь огонь в их замерших сердцах. И когда я исполняла народный танец, в их глазах я прочитала слово «жизнь» и этого мне было достаточно, чтобы почувствовать себя счастливой. Я увидела, как, следя за моими движениями, эти несчастные мысленно возвращаются из того кромешного ада, где побывали и начинают верить, что война на мгновение ушла, а вокруг них мир и спокойствие. И я смогла пронести своим искусством солнечный свет во мрак их души. Хочешь – верь, хочешь нет, но я всем сердцем горжусь собой за это. И если предположить, что хотя бы один из них в тот вечер заснул с мыслями обо мне, то я не зря живу на этом свете. Хайнц в прошлом месяце выиграл на дистанции два километра в Тюрингских забегах. Так же он взял бронзу по борьбе. И его никак нельзя назвать меньшим патриотом, чем тех, кто сражается на фронте. Только он сражается не с винтовкой, а со своим телом, насилуя его каждодневно на тренировках. Я своими глазами видела, как он преданно борется за честь своего университета, не жалея себя стремится к цели. А ты, Гольц, что ты сделал для того, чтобы считать себя достойным звания патриота? Позволь я отвечу за тебя – ничего, ты ничего не сделал, потому что такие как ты способны только осуждать других и паразитировать на их достижениях, ничего не создавая. Ты всегда лжешь на всех, как сделал это с доблестными членами университетского братства и покрываешься черной злобой от собственной никчемности. Ты ни одного имени не можешь спокойно произнести, потому что тебя переполняет внутренняя зависть к чужим плодам, в тот момент, когда твоя жизнь пуста и ничего собой не представляет. Ты говоришь о действиях солдат, как о настоящем проявлении любви к отчизне, но я не вижу тебя в призывном пункте, а наблюдаю разглагольствующим в тихой и спокойной аудитории. Ты не способен ни написать произведение, ни выстрелить во врага. Ты еще совсем глуп и юн, чтобы с тобой можно было разговаривать на эту тему.

В помещении послышались смешки. Вернер был морально уничтожен в глазах всех присутствующих. От услышанного он побледнел и не проронил ни слова. Казалось, что земля разверзлась и он летит в бесконечную пропасть. Воздух в помещении стал для него обжигающим и навевал дурное состояние. Ничего не ответив, он встал и медленно вышел из зала, пораженный острой иголкой в самую глубину его личности. Но самым страшным ему представлялось то, что Эрна была права.

Весна уже широко ступила на улицы Европы. Талая вода скапливалась в ручейки и бежала вдоль дорог, стекая в канализацию.

Вернер уже полчаса смотрел в окно, не зная ответа на поставленные вопросы. Проходил экзамен по истории. Мистер Химмель приболел и ему нашли замену в лице другого преподавателя, который в этот момент сверлил Вернера строгим взглядом. В приглашенном профессоре не было ни жалости, ни понимания, ничего. Казалось, что если сейчас он не получит ответы, он подпишет смертный приговор. Вернер пропустил всех сокурсников перед собой и наконец наступила его очередь.

– Итак, Вернер Гольц, прошу вас.

Повинуясь, Вернер прошел к столу профессора и сел напротив. Ему представлялось, что это его последние секунды и сейчас его гильотинируют.

– Отвечайте, Гольц. Кем был изобретен гражданский кодекс?

– Я не знаю, правда, – сконфузился Вернер.

– Вы посещали лекции мистера Химмеля? Глядя в ведомость посещений, вы присутствовали на занятиях.