Алексей Филиппенков - Воронка

– Это психология, я в ней не очень-то понимаю, простите, – ответил с досадой Вернер.

– Ничего, ты еще вырастешь, если живым останешься, и осознаешь много вещей. У тебя вся жизнь впереди, чтобы закопать сделанные тобой воронки, – посмеялся Франсуа.

Словно гром среди ясного неба, со стороны французских позиций в ночное небесное полотно вновь взмыла осветительная ракета, озаряя все вокруг. Линия света прошла через Вернера и Франсуа, и в этот секундный момент они посмотрели друг другу в глаза. Взгляд одного был напуганный и чуть наивный, а молочные белки второго, ярко выделяющиеся на черном от копоти лице, несли в себе отчаяние и холодную пустоту. Из всей драмы этой ночи на всю жизнь Вернер особенно запомнит этот ночной взгляд, освещенный сигнальной ракетой и устремленный прямо на него. После ракеты, в нескольких километрах отсюда французы провели ночную атаку. Схватка продолжалась несколько часов. Вернер заполз наверх по склону воронки и мог наблюдать разворачивающиеся вдалеке события. Отсюда ночной бой казался миниатюрой: вдалеке виднелись маленькие человечки, бегающие в разные стороны, вспышки света, мерцающие на небосводе, грохот от разрыва снарядов. От огня и пожарищ горизонт пылал ярко желтым светом, словно сами небеса раскалились в сражении.

– Мы не на земле, мы в аду, – произнес Вернер.

Франсуа не волновало происходящее, он сидел на дне воронки, абсолютно спокойный и не реагировал на далекую схватку:

– Такое здесь происходит уже две недели, если не больше, а под Верденом и глаз сомкнуть нельзя было. Артиллерийский обстрел страшен в своей стихии, особенно если ты в его эпицентре. Ты только не высовывайся слишком сильно, а то первая пуля – твоя, – ответил француз.

К предрассветному часу редкие выстрелы вовсе закончились. Природа все еще была погружена в ночную мглу, словно и не было вокруг людей, будто и нет никакой войны. Даже вечно мерцающий горизонт, казалось, погас на какое-то время. Все утихло и умиротворилось. Ночь медленно начала покидать поле боя и Вернера это немного пугало. Слишком много было пережито этим днем, и только ночь стала для него защитой от масштабных сражений. На войне сумерки успокаивали и давали время на отдых, в тот момент, когда в родной Йене они были пугающими и порождали массу нездоровых фантазий.

– Что будет, когда ночь закончится? – спросил он у Франсуа.

– В этом и загадка войны. Мы можем здесь просидеть еще несколько часов, а можем и несколько дней.

Солнце еще не собиралось показываться на горизонте, и у солдат майора Райнера еще оставалось время для передышки, написания писем домой и несколько часов для отдыха. Райнеру не спалось. После краткого инструктажа с офицерами он вышел из своего блиндажа и медленной, уставшей походкой брел вдоль окопа, оглядывая солдат. Каждый из них был грязнее черта, и от всех исходил запах застоявшегося и прогорклого пота и грязи, издававшей зловоние. Майор посмотрел на луну, что висела над землей, словно приколотая булавкой или чем-то острым. Как и у многих, его голову заполняли мысли о возможной гибели в предстоящей атаке: как бы ты ни старался, но ты не сможешь выгнать эти мысли, и последние часы перед атакой являются самыми томящими и долгими. Он чувствовал ответственность за каждого своего солдата, ему казалось, что родные матери не простят ему, если с их сыновьями что-то случится. От его действий зависела жизнь нескольких сот человек, и с этим нелегко было смириться. Когда они все погибают, а ты остаешься в живых, то перед твоими глазами всегда будут эти лица, в памяти навсегда сохранятся имена. Где-то в конце толпы тебе всегда будут мерещиться эти люди, которым ты пообещал жизнь, но отправил их на смерть. Майор понимал, что это будет его последняя атака. Настроение слабым огнем подогревала пришедшая недавно новость, что атака будет совершена не одним батальоном Райнера, а двумя. Такое решение Плессен принял в последний момент. Идя по траншее, он увидел одиноко сидящего солдата, пишущего письмо.

– Как дела, солдат? – спросил Райнер с улыбкой, кладя руку на плечо.

Солдат оглянулся, но не стал вставать, сил уже не было.

– Спасибо, майор. Вот, стараюсь написать письмо жене. Не знаю, что ей рассказать.

– Напиши просто, что любишь ее, и когда все это закончится, ты обязательно вернешься к ней.

– Я написал, что люблю, но боюсь давать обещание о возвращении. Если бы вы знали, как я скучаю по дому, по нашей гостиной. Я сам выстроил камин, поставил перед ним кресло, в котором вечерами читал любимые книги. Представляете, а жена подходила сзади, обнимала меня и говорила самые теплые и нежные слова – это было обычной жизнью, но я бы все отдал, чтобы оказаться сейчас дома.

– Да, миллиарды людей в мире ведут простой образ жизни, который теперь для нас является раем. Я тоже никогда не думал, что мне придется скучать по мягкой подушке. Это обыденности, но на войне они становятся запретным плодом, который особенно сладок.

– У вас есть дети, майор?

– Да, две дочери.

– Сколько им лет?

– Старшей восемь, а младшей месяц назад исполнилось шесть. Я сражаюсь, чтобы они смогли жить в мире. Надеюсь, что в этом мире больше не найдется умников, которые развяжут мировую войну.

– Войны еще будут, пусть и не на нашем веку, но земля еще впитает кровь своих сынов. Майор, можно вам задать личный вопрос?

– Насколько же он личный, боец? Ты задай, а я уже решу: отвечать или нет.

– В ротах и взводах все гадают, чем вы займетесь после войны, и кто-то уже делает ставки.

– Я не люблю загадывать, но скажу честно, мне уже осточертела война. Я хочу купить ферму и осесть там, встретить старость вдали от людей. Спокойная жизнь меня привлекает больше, чем карьера военного. Устал я.

– Как вы думаете, мы вернемся завтра живыми?

– Конечно, рядовой, и речи быть не может. Это наш долг, и мы обязаны его выполнить, но главное – береги себя. Что бы ни случилось, заранее выбирай цель и прячься за каждым укрытием, которое увидишь.

– Я слышал, что 102 дивизия вчера шла в атаку на северном берегу, и в живых осталось всего лишь пятьдесят человек. Представьте себе, пятьдесят – из нескольких тысяч. Каковы шансы наших трех сотен?

– Не бери в голову, солдат, это деморализует. На севере обстановка куда сложнее, чем у нас. Наша задача более локальна, чем у частей севернее.

Сказав это, майор Райнер положил солдату руку на плечо, встал и ушел дальше по окопу.

Утро, к несчастью, оказалось коварным и хранило в себе немало сюрпризов. В 8:00 начался обстрел опорного пункта Биаш, который находился недалеко от воронки Вернера и был полностью виден из нее. Немец и француз наблюдали страшную картину небытия, словно земля провалилась в ад, и все перемешалось, неся только страх и хаос. Разрывы снарядов были настолько частыми, что их уже нельзя было различать. Биаш словно сотрясался от разрушительного землетрясения. В нескольких километрах вокруг чувствовалось, как дрожит земля. Вся осевшая пыль в радиусе километра, резко поднялась, словно выбивали ковер размером с целый город. Края воронки осыпались, Вернер вжался в скат на ее дне и, прикусив кулак зубами, кричал от страха. Француз также вжался вниз, но, не подавая виду, что боится, готовился к любой ситуации. Пусть даже сейчас здесь появится что-то неземное – он не растеряется и будет выполнять свою задачу, как его учили. Канонада превратилась в монотонный гул, давящий на уши.