Ян Войк - Изнанка

– Что ты хотел? – ловко орудуя пальчиками, украшенными безупречным маникюром, Инга достала из пачки сигарету и прикурила. Движения её были отнюдь не суетливые, напротив спокойные, размеренные и чёткие. А сигарету она держала самыми кончиками пальцев, при этом ладонь её чуть выгибалась в обратную сторону.

Инга никогда не была особенно красивой, слишком длинный нос, тонкие почти бескровные губы, острый подбородок, невыразительные зелёно-серые глаза. Но было нечто, с первого взгляда выделяющее её среди других женщин – манера держаться. Горделивая, спокойная, сдержанная, было в ней что-то от дореволюционного дворянства – достоинство, не обезображенное ложной чопорностью и наглостью. Порода… Она никогда не позволяла себе истерик и слёз, по крайней мере, прилюдно, никогда не просила о помощи и никогда не жаловалась.

Даже сейчас, Инга оставалась уверенной и твёрдой, только колоссальное внутреннее напряжение всё-таки рвалось наружу неестественно ровной спиной, выгнутой ладонью и прямым колючим взглядом. Она как струна, подумал Иван, тронь и зазвенит на одной протяжной, высокой и очень тревожной ноте. Дзин-н-нь! А может и вовсе лопнет, сколько же можно терпеть…

– Как он? – спросил Иван.

– Без изменений, – ответила она, не отрывая взгляда от пейзажа за окном, но вдруг оглянулась и поправила сама себя, – Хотя нет. Вру. Вчера он разговаривал.

– С тобой?!

– Нет. Скорее, сам с собой. Антон Викторович сказал, что это наподобие бреда. Неосознанная мозговая активность. Максим даже глаза не открывал, когда говорил.

– А что сказал-то?

– Вроде, говорил с каким-то Сашей, – Инга стряхнула пепел за окно и поджала губы, вспоминая. – Сказал: «Саша, ты не сможешь уйти. Это не отпустит никого из нас» и долго ещё повторял «никого» и «не отпустит», а потом замолчал.

– Не помню, чтобы у него были друзья с именем Саша…

– Я тоже. Может быть, это из одноклассников?

– Или одноклассниц. Саша ведь может быть и девочкой, – и тут в груди у Ивана похолодело. «Мою дочь зовут Саша. Вам бы следовало поинтересоваться её именем…»

Инга глубоко затянулась табачным дымом.

– Я сперва обрадовалась. Думала ему лучше, хороший знак, скоро на поправку. Но Антон Викторович сказал, что это, к сожалению, не показатель и что, она криво усмехнулась, вспоминая чужую формулировку, говорить о положительной динамике нет никаких оснований. Поэтому, всё без изменений.

Своим спокойным тоном и размеренными движеньями она могла бы обмануть кого угодно, но только не Ивана. Он прожил с ней вместе почти десять лет и поэтому сейчас видел насколько ей тяжело. Как болезненна оказалась для неё эта тщетная надежда, полыхнувшая сегодня.

– Инга, я верну его. Я обязательно его верну, – Иван поднял руку, хотел коснуться её плеча, может быть даже обнять, но в последний момент вспомнил про Аслана – чтоб он провалился! – и привычным движением провёл пальцами по шраму на собственном лице.

Инга оглянулась. В глазах читались недоумение, презрение и где-то глубоко, на самом дне, крошечная надежда. Она недоумевала, потому что никак не могла понять, о чём он сейчас говорит. Она его презирала за трусость, ведь с тех пор как с Максом случилась беда, он ни разу даже не подошёл к мальчику ближе, чем на пару метров. Пожалуй, именно эта его трусость и стала причиной их развода, Аслан появился позже. Но она и надеялась, пусть неосознанно. За годы совместной жизни ей довелось убедиться, что Иван словами не бросается, и если говорит, то обязательно делает.

– Ладно, – Инга ещё раз затянулась, а потом выбросила окурок в окно, – нам пора ехать.

– Да. Мне тоже, – он расстегнул ветровку и вытащил из-за пазухи бумажный пакет. – Вот тут деньги. На следующей неделе подвезу ещё столько же.

– Хорошо. Спасибо, – она взяла пакет, но открывать не стала, бросила на журнальный столик.

В комнате висела омерзительная пустая недосказанность.

– Пока.

– Пока.

Иван снова обменялся кивком с Асланом, который всем своим видом показывал, что разговор его не касается, и продолжал читать журнал. После этого не оставалась ничего другого, как выйти из палаты.

Иван шёл по больничному коридору, когда в кармане завибрировал мобильник.

– Да?

– Вань, здарова! Это Юра.

– Здарова!

– Слушай, у нас тут Кирилл заболел, не может выйти. Не хочешь его подменить. Оплата по двойному тарифу.

– Нет, не могу. Я уезжаю из города, – Иван подошёл к лифту и нажал кнопку вызова.

– Ваня, выручай. Сам понимаешь, пятница. Народ в клуб повалит, а у меня охраны некомплект…

– Я же сказал, не могу. Всё.

– Понятно… Опять на рыбалку едешь?

– Да.

– В свою-то смену на следующей неделе выйдешь?

– Обязательно, как договаривались, – тренькнул звонок, двери лифта открылись, – Ну давай, рыбак хренов! Хоть бы раз рыбкой угостил.

– Угощу, как-нибудь, – Иван закончил разговор и вошёл в лифт.

В прихожей Андрей завязывал шнурки на кроссовках, когда услышал доносящийся из комнаты тихий напевный голос жены.

Он закончил обуваться, поднялся на ноги и заглянул в комнату. Ольга сидела на Сашиной кровати и, положив голову девочки себе на колени, расчёсывала ей волосы. Она не заметила появления мужа и продолжала водить гребнем по каштановым прядям, вполголоса напевая любимую песенку дочери. А Сашка продолжала смотреть в потолок стеклянно безразличными глазами.

Андрею вдруг стало невыносимо тоскливо и в тоже время очень тепло и уютно.

С одной стороны, он помнил, как дочь улыбалась, слушая про Ёжика. Улыбка у неё была искренняя, счастливая, но немного смущённая, ведь она уже совсем большая, и как-то неудобно, что мама поёт ей колыбельную. Девочка старалась прятать улыбку, почти полностью маскируя её до едва заметно приподнятых уголков губ и ямочек на щеках. Но вот глаза прятать Сашка ещё не научилась, и они начинали светиться непосредственной детской радостью с первого же куплета. А слушая дальше, она иногда забывалась и тогда широкая, наивная улыбка прокрадывалась на детское лицо, усеянное рыжими крапинками веснушек.

С другой стороны Андрей отчётливо понял, насколько сильно всё изменилось в их семье, когда исчезла эта улыбка. Как же далеки они с Ольгой стали друг от друга, каждый по-своему переживая свалившееся на них несчастье. Может быть, вернуть уже ничего нельзя, даже если Сашка поправится…