Павел Лаптев - Сказки уличного фонаря

— Значит, — решила видеокамера. — Если не придумывать ничего нового, время остановится.

— Скорее всего, скорее всего… — многозначительно дёрнулись кнопки телефона.

И все задумались, погрузившись снова в тишину.

В тишину, где в лунных струях света из окна летали пылинки. Они кружились, поднимались вверх и опускались вниз, в конце концов, садясь на обитателей подвала. Каждое их движение отсчитывало время, словно секунды, будто мгновения. И наблюдая за одной из них, осевшей и остановившейся, казалось, время остановилось. Но вот летели другие, за ними ещё и ещё.

— Так никогда не будет, — вдруг всколыхнул тишину наш проживший с людьми долгие годы телевизор. — Я знаю людей, вся их жизнь это бег от тоски. И для этого им нужно всегда что-то новое.

— Вот ведь как! — сверкнул лунным блеском на экране телефон. — А я всегда подозревал, что люди чужие в этом мире. Страдания, болезни и смерть. Чтобы хоть как-то облегчить свою участь, людям нужны развлечения, всё более совершенные.

Однажды в подвал принесли компьютер ноутбук. Он дремал, чуть подёргивая крышкой, потом услышав разговоры, поднял её, зевнул, медленно поднял крышку и выдал сердито на мониторе:

— Ну, никакого покоя нет. Уж, на пенсии, а всё равно дёргают.

— Ты рад, что оказался здесь? — щёлкнул переключателями наш телевизор.

— Конечно! Да здравствует покой! — почему-то сразу обрадовался выгоревшими пикселами компьютер. — Я работал круглосуточно, сидел в интернете день и ночь и очень устал, уже не выдерживая современные системные требования.

— А покопайся, пожалуйста, в своей памяти, — переключал каналы телевизор. — Нет ли там сведений о месте, где нет времени?

Компьютер долго трещал винчестером и показал непонятные слова:

— Ворд, эксель, тетрис в реальном времени. Всё в реальном времени, в реальном вре… — закрыл монитор и захрапел.

И все с сожалением и непониманием долго смотрели на этот маленький толстый ноутбук, который сладко дремал, улыбаясь, чуть подёргивая крышкой монитора.

Так за разговорами и воспоминаниями прошло много-много дней и ночей, опустившихся как пылинки на вещи в подвале и выстилившие собой толстый слой лет, когда в подвал принесли тот самый блестящий телевизор с плоским экраном, который всё время обиженно плакал пластмассовыми слезами и вонял горелым:

— Это всё телевизор на жидких кристаллах! Висит теперь на стене и усмехается.

А наш пузатый телевизор не был ни на кого обижен, потому что понял за эти годы в подвале, что время никого не щадит. И рано или поздно молодые становятся старыми, на их место приходят другие, которые тоже стареют, потом другие, и так без конца.

И в один день, очень устав от разговоров старый телевизор уснул и проснулся в светлом тёплом большом зале с белыми колоннами.

Оглядевшись, он обнаружил, что стоит за стеклом. И в зале встретил уже знакомые по подвалу аппараты — видеокамеру с закрытой крышкой, магнитофон с исправным переключателем, телефон со всеми кнопками, которые тоже были удивлены своему чудесному появлению здесь. Было ещё много других устройств, ранее неизвестных телевизору, но радушных и благожелательных.

И телевизор понял, что это и есть место, где нет времени, то самое счастливое место, куда попадают все, честно прожившие своё время устройства.

— Музей открыт! — услышал телевизор фразу вошедшего в зал человека, за которым зашли другие люди и подошли к стеклу, за которым был телевизор. Чтобы восхищаться им, чтобы наслаждаться им, чтобы любить.

В одну из холодных ночей, валяющемуся на чердаке старому велосипеду приснился сон. Будто он горный велосипед мчится вверх и вниз по петляющей тропе, вдоль летящих назад сосен под сиреневым небом, один без седока экстремала.

— Вау! Вау! — радовался велосипед, наворачивая педали и звеня сигналом, и гнал и гнал и гнал. И чувствовал всей своей новой карбоновой рамой, что веселится с ним весь окружающий мир и приветствует. Шумят, играя с ветром деревья, ласкает солнце. И море. Да, велосипед поднялся на высокий горный склон и увидел море. Огромная пурпурная волнующаяся гладь так впечатлила его, что он долго стоял, покачиваемый ветром в оцепенении и блаженстве, созерцая невиданное величие и красоту. И там, внизу свободную и лёгкую, летающую по волнам, он заметил доску для сёрфинга.

Разогнавшись, он влетел к ней в воду и поехал, поехал по глади водной, словно это твердь. И доска рядом томно и радостно колыхалась. Они плыли, плыли, плыли. И солнечной радости не было предела. Но, проснулся велосипед — вечный грязный чердак.

А в наступивший день сносили старый дом и велосипед сдали в металлолом. Его сжали прессом вместе с другими горемычными железяками и бросили в печь на переплавку.

Он закрыл, какие были глаза, и приготовился уйти в небытие. Но перед взором вспыхнул огонь, объял собой, взял в себя и понёс, понёс куда-то мягко и легко. Наполнил силой, вдохнул новую жизнь и — угас, оставив остывать.

Старый велосипед умер, чтобы возродиться вновь. Он открыл глаза и увидел себя — в море. Да, да! Он чудесная белокрылая яхта. Ах! Рядом доска для сёрфинга, будто знакомая давно зовёт, зовёт по волнам навстречу радости и счастью!

Сны сбываются. А у тебя?

Летом в городском выксунском парке рабочие прокладывали трубопровод. Гремел эхом между соснами сварочный аппарат. Сварщик, спрятавший лицо за чёрную маску, облачённый в промасляную робу колдовал над плазмой электродной дуги, разбрасывая по траве и деревьям красные искры. И несколько рабочих, стоявших подле, благоговейно закрыв от сварочного зарева глаза, не заметили маленького мальчика, наблюдавшего всё это действо и невзначай схватившего в траве кривой обрезок трубы.

— Ай! Дракон кусается! — обратил на себя криком мальчик, потому что труба, ещё не остывшая обожгла ему руку.

— Ай! Ой! — кричали рабочие вслед убегающему мальчику, который рёвел и дул на больные пальцы.

И через час он, неся торжественно перед собой перевязанную руку, другой ведя свою мать, пришёл снова в парк на это место.

— Да, — подтвердили матери закончившие работать рабочие. — Мы не заметили, как он схватил его.

Мать подошла к обрезку, уже давно холодному и сказала:

— Ты зачем укусил моего сына? А? — и пнула трубу ногой.

Та звякнула о камень, перевернулась и подняла облако пыли.

— Вот, — сказала мать. — Ещё и сердится этот дракон.

— Ругается, — подтвердил испуганный мальчик.

— Говори же! — мать футбольнула железяку далеко в кусты и сама пошла за ней. И с минуту оттуда не выходила. А вышла радостная, держа двумя пальцами обрезок.

— Всё, — сказала она сыну. — Он больше не кусается, потрогай.