Петер Розай - 15 000 душ

Да, меньше всего эти шатры напоминали пирамиды — сверху они тоже закруглялись и походили скорее на два гладких, соприкасающихся в одной точке шара. Хрустальные шары, наполненные светом. Они блестели так, словно были покрыты влагой.

Чем ближе Клокман к ним подходил, тем явственнее он чувствовал, как их нутро рвется наружу, словно упругие волны, переливающиеся всеми цветами радуги. Жемчуг! — Они переливались как жемчуг! Но только блеск был хрустальный и шел изнутри.

Рисовая каша.

Морская пена.

Сверху — над шпилями, над фигурными бордюрами — сейчас все было залито розовым светом. — Прощальный привет солнца!

Уже высунулись ночные тени. Длинные и острые, как уши.

Тут стены и скаты шатров вновь озарились светом, словно просияли от радости: в одном мощном, прекрасном порыве! И Клокман заметил, что на них повсюду были нарисованы солнечные диски: под шпилем красовалось первое крошечное солнышко, а книзу диски увеличивались в размерах. Красота! Цвет солнечных дисков плавно менялся: сверху они были золотистые и красные, а книзу разросшиеся до гигантских размеров диски, обведенные серебристыми кругами, отливали холодной синевой и зеленью.

Тут не было и намека на однообразие.

Мандолины умолкли. Показалась луна.

Клокман зябко поежился.

Он стоял прямо перед воротами, над которыми как раз вспыхнули оранжево-красные электрические лампочки на световой вывеске:

— Эй, чего вам надо?

Вокруг Клокмана прыгали овчарки — целая свора собак с пушистыми хвостами. Одна уперлась ему лапами в грудь. Красивый мех. Когти на лапах.

Клокман прошел под деревьями на раскинувшуюся амфитеатром площадку перед цирком. В гаснущих солнечных лучах серый гравий рдел, как позолота.

Вспыхнули лампочки, которые гирляндами опутывали шатры: теперь шатры были похожи на электрические колокола — они звенели.

Лунный свет уже легонько тронул красные матерчатые занавеси, которыми была задрапирована арка, ведущая в шатер.

— Эй!

Оттуда вышла женщина, по-видимому, хозяйка овчарок.

Собаки зарычали, оскалив зубы, и Клокман стал их отпихивать, тыкая руками в шерсть.

Лунный свет смешивался с солнечными лучами.

Дама неторопливо шла к нему, отбрасывая тень на гравий.

Световая вывеска и гирлянды из лампочек придавали шатрам странный, призрачный вид.

— Вы так и будете молчать? — крикнула дама.

— Просто умора, — отозвался Клокман.

Одна собака вцепилась ему в горло. Клыками.

— Ко мне, — скомандовала дама, и собаки, поджав хвосты, затрусили к ней. Тявкать они перестали.

— Вы, наверное, мировой рекордсмен, — сказала дама и двинулась к нему, покачиваясь на высоких каблуках; собаки побежали за ней.

Клокман стер собачью слюну со своей одежды. Штаны на коленях запылились.

Сам он стоял в густой тени платанов, которые ограждали площадку, словно шелестящая стена, словно темная решетка. На гравии лежали истрепавшиеся канаты и пряди волос.

Лунный свет.

Тут дама подошла к нему.

Она темнела, как клякса на белом листе. С виду она напоминала клубок извивающихся склизких удавов. Она была в туфлях с ремешками, на высоком каблуке. Вокруг нее крутились собаки. На ней было платье с набивкой в виде зеленых волн, которые колыхались так, словно по платью плыли рыбы. Позади сверкнули скаты сдвоенных шатров, и Клокману показалось, будто стайка дорад скользнула в бассейне: какая красота!

Увы, бассейн рассыпался: дама нагнулась и поправила туфли.

Ее платье распахнулось. Собаки принюхивались.

Ее грудь была похожа на разбитую посуду со снедью: фарш! Мясо в подливке! Простокваша!

Змеи закопошились.

Дама приблизилась к нему. Глаза собак поблескивали в лунном свете, как драгоценные камни.

Клокман уже не мог сохранять спокойствие.

Под юбкой у нее были усыпанные блестками трусики.

Голова ее была похожа на черную хлебную клецку.

А какие у нее были глаза! — Этот взгляд! Эти зрачки! Озаренные радугой рабы в золотых кандалах махали кирками. Они добывали кокс. Золотые цепи утопали в грязи: рудники! В глубине вулкана!

Ручейки кефира!

Обворожительно.

Ее завитые, высоко начесанные волосы распушились спереди, точно павлиний хвост. — Только этого не хватало! У Клокмана комок подступил к горлу. В профиль ее голова напоминала пасхальное яйцо. Перьями топорщились локоны. Посреди плоского лица торчал кривой носик.

На темном горизонте, — Клокман нарочно отвел глаза и посмотрел в ту сторону, — над городом поднималось туманное зарево реклам, — он увидел телевизионные антенны, поблескивающие, словно прутья птичьей клетки.

Крашеная блондинка.

Она покачивалась.

Может, у нее туфли с роликами?

По гравию носились собаки с обрывками платья: красными, зелеными, желтыми.

— Вы что, язык проглотили? Эй! — сказала она хриплым голосом: рабы в каменоломнях млеют от вожделения, они закатывают глаза, они пытаются спастись, но штольни обвалились. — Землетрясение. Покрытые пылью губы из брусничного джема. Иссеченные плетьми спины невольников. — Темница распахивается: свет!

— Я из центрального агентства по мировым рекордам, — вымолвил Клокман. — Добрый вечер. Моя фамилия Клокман!

— Вот как! Меня зовут Рагуза. Проходите. И снимите ваши наручные часы.

У Клокмана было такое чувство, словно он набил рот холодной манной кашей.

Или песочным кексом. Хруст на зубах. Он повиновался.

Луна.

Величайшее здание в мире.

Снова послышались звуки мандолин.

Из распахнувшегося шатра.

Отступать было уже поздно. За ним бежали собаки.

Их тени.

Они бежали рысью.

— Вот мое царство! — сказала Рагуза.

Он взглянул мимоходом на солнечные диски, которыми был украшен скат шатра, и они напомнили ему застывшие нимбы. А вот плечики у Рагузы показались ему аппетитными.

Вперед!

Туфли у Рагузы имели особую конструкцию: это были туфли на высоком каблуке. В подошву и набойки на каблуках были вмонтированы ролики от конторской мебели. На них она и катилась.

У нее были крупные бедра.

Внутри шатер сразу показался Клокману куда более просторным, чем он ожидал. Ему почудилось, что изнутри шатер был раза в два больше, чем снаружи. Толстые несущие опоры, мачты, чуть ли не в два обхвата, поддерживали купол. Их верхушки терялись в серой мгле: шатер был плохо освещен, можно сказать, погружен во тьму.

По коридору плелись гуртом свиньи. Пахнуло навозом. Их розовые спины растаяли во мраке.

Высоко наверху, на ярко освещенном балконе расположились музыканты.

В глаза бросался только длинный ряд желто-оранжевых мандолин.

Музыканты выстроились в шеренгу: возглавляли строй большие басовые мандолины, за ними следовали альтовые мандолины, размером поменьше, потом — маленькие удобные теноровые мандолины и, наконец, совсем крошечные мандолины сопрано, которые походили на божьих коровок с блестящими надкрыльями.