Петер Розай - 15 000 душ

В зале стояла веселая буколическая толчея.

Только зрители, сидевшие так высоко, что их голосов не было слышно, походили на мертвых птиц.

А впереди, как и положено, прямо перед подиумом, стоял хозяин всего этого — Палек, не высказывая особого восторга, ссутулившись, засунув руки в карманы, насупившись, серый, как войлок.

А вот и подиум: в облаке яркого света! Батареи мощных прожекторов! Широкое слепящее пространство, обращенное к публике, распахнутое ей навстречу.

А на нем главные действующие лица! — Тут арбитр, засучив рукава, с важным видом подсчитывал на калькуляторе набранные баллы. Время от времени он отхлебывал пиво из бутылки. — Там еще один субъект, — Клокман видел его впервые, — тощий, невзрачный мужичок с наслаждением и азартом орал в микрофон, оглашая рекордные баллы.

— Этот тоже бывший полицейский? — спросил потом Клокман у Палека.

— Насколько мне известно, да, — ответил тот, — он подметал полицейский участок после работы. Работящий парень.

И, наконец, сам герой! Вместо лица мясной фарш; бадья, по которой стекал гуляш. И брызги крови. — В щеке у него протерлась дыра, в которой проглядывал язык.

Но главное — пена! Кровь тонкими ручейками струилась по горам мыльной пены, в которой герой увяз по самые бедра. Клубника со взбитыми сливками.

Гуляш! Вокруг его головы, превратившейся в кусок фарша, дрожала слоистая, темно-оранжевая с розовым отливом пелена, наполненная ярким мельканием. Это поблескивали одноразовые бритвы.

Бедняга скреб ими себе лицо. Клокман стал протискиваться вперед.

Он пробирался в толпе, наступая на сотни свиных копыт, распихивая тысячи выпученных животов. Дети на груди у матерей! Домашние животные. Нейлоновые сумки.

За порядком уже никто не следил.

Палек поздоровался с ним не слишком любезно. По нему было заметно, что в душе у него боролись два чувства: возбуждение в предвкушении скорого триумфа и раздражение, которое вызывал у него Клокман. Фрау Кац здесь не было. Куда подевался Вагнер? — Но не такой Палек был человек, чтобы позабыть о главном.

— Все идет как надо, — сказал он.

Когда мы объявили о рекорде, мы немного опередили события. Хотя наш король бритья действительно набрал немало и даже очень много, невероятно много баллов — что-то около четырехсот, — но до рекорда еще не дотягивал. Для рекорда не хватало самой малости. До него было, как говорится, рукой подать.

Брызги гуляша угодили в Палека.

Жена героя тоже была здесь — пухлая, неряшливая особа с двумя детьми на руках.

Из груди у нее вырывался душераздирающий вой.

Коротышка огласил баллы: триста девяносто девять! Прежний рекордсмен набрал четыреста три балла.

Мальчики в спортивных трусах, стоявшие за подиумом, взметнули две огромные бритвы; рукоятки у них были толстые как колонны; сверху крепились перекладины с короткими черными лезвиями.

— Во времена моей юности, — мечтательно заговорил Палек.

Клокман подумал о своем гонораре. — Так уж заведено: чем сильнее рискует наемный работник, тем быстрее он осваивается в игре. Ни о какой потере невинности речи не идет.

— Четыреста один!

Толпа притихла, затаила дыхание.

Палек подал знак жене главного героя, чтобы она угомонилась. Он напрягся в ожидании.

— Четыреста два!

Герой выписывал бритвой беспорядочные зигзаги на своем изувеченном лице.

Прошла целая вечность, еще немного — еще.

— Четыреста три!

И тут свершилось: четыреста четыре! Ликующий крик из сотен тысяч глоток!

Палек просиял. Искры неподдельной радости, чистого безумия брызнули из всех расщелин на его лице. Он вскинул свои ужасные руки.

В тот же миг жена героя, позабыв о приличиях, вцепилась в мужа: она умоляла! — Он взревел! И хотя его рев утонул в поднявшемся гвалте, мыто его расслышали. Мы воззвали к нему: смотри, не забывайся — не теряй голову!

Мы серьезно. — Стой!

Не останавливается!

Он подпрыгнул, чтобы лучше было видно.

Клокман уже был на сцене.

— Четыреста пять!

Гигантские бритвы взмыли вверх.

Казалось, герой уже не понимал, где он находится. Он брился. Гуляш струился потоками. Сейчас он уже напоминал подливку для макарон с маслом и сыром. Крошево. Помои.

Теперь Клокману полагалось спросить претендента, желает ли он продолжить. Таков был регламент.

— Желаете ли вы продолжить? — обратился он к герою, который шатался, увязнув в мыльной пене.

— Осторожно, — сказал арбитр, служба в полиции его кое-чему научила.

Медленно, очень медленно герой повернулся лицом к Клокману: поднял глаза! Медленно. — И, разразившись ругательствами, — такого от него никто не ожидал! — двинулся на Клокмана.

С бритвой в руке!

С кулаками!

Совсем спятил! — На кол этого типа! Вяжите его! — надрывался жирный полицейский в отставке.

Гном-конферансье бросился наутек.

Полицейский указал на огромную бритву.

— Отпускаю ему грехи! — это был возглас Палека! Он перекричал всех! Толпу! Сотни! Тысячи! Их вопли.

— Отпускаю ему грехи!

Перед подиумом распахнулись скрытые до времени люки, люди покатились вниз по вздыбившемуся полу — какая-то свалка! — и священники в развевающихся сутанах устремились из своих покоев к свету.

Палек благословлял их.

Девушки в белых одеждах спорхнули вниз из-под потолка. И началось.

Тут он вспомнил, что забыл в отеле черный портфель! Клокман сидел в самолете: проем между раздвинутыми боковинами портфеля зиял перед его внутренним взором. Впрочем, о потере портфеля он не жалел: все равно там уже ничего не было.

Он огляделся. Стюардесса чуть было не споткнулась в узком проходе. Он вытянулся на спинке кресла, откинув голову. Самолет трясло. Свежевыбритый подбородок. Знакомых среди пассажиров не было. Крышки на багажных полках были серого цвета.

И снова его затянуло в багряный, похотливо дымящийся водоворот! Над его зевом клубился серебристый туман. Стены водоворота были гладкие, так быстро вращалась вода. Может, это была плоть? Попугаи летели к берегам, поросшим джунглями. Кто-то звал на помощь?

Он узнал голос фрау Кац.

Клокман потянулся: ну и задал он ей жару. — Он увидел себя со спины, вот он голый по пояс, широкоплечий, подходит к кровати. Она курила.

Он зевнул.

Фрау Кац, надевающая трусики за опрокинутым торшером в номере отеля, так и стояла у него перед глазами.

Сложенные салфетки, словно самолетики, планировали в бездну. Между гудящими стенами. Он слышал, как голосили люди, беспомощно копошащиеся на дне.

Коньяка перебрал, дружок.

Они пили из стаканов. В отеле.

Он увидел стаканы; блестящие капли, стекающие по стенкам. Радужные нимбы дрожали над головой фрау Кац. Потом он снова провалился в бездну, побарахтался немного — и вот уже отважно, как победитель, ринулся вниз: он летел, широко раскинув руки!