Юкио Мисима - Запретные цвета

Юити наблюдал, с какой ловкостью двигались пальцы этого мелкого бизнесмена, пересчитывающего наличность. В движениях его суетливых пальцев была такая ужасающе мрачная серьезность, что это никак не вязалось ни с любовью, ни с анонимным письмом, ни с воровством. Закончив считать, Фукудзиро положил обе руки на стол и снова кивнул Юити.

— Удостоверились, все точно?

— Да, все сходится.

Фукудзиро потерял свой шанс. Юити уже стоял на ногах. Не взглянув на Фукудзиро, он зашагал к дверям. Минору был свидетелем непростительного предательства со стороны своего героя. Стоя спиной к стене, с бледным лицом он провожал Юити взглядом. И отвел глаза в сторону, когда Юити поклонился на выходе.

Быстрым шагом Юити пошел один по летней улице. Никто за ним не бросился. В уголках его рта подрагивала улыбка. Он шел, едва сдерживая смех. Его переполняло горделивое ликование. Он понял, как радость от благодеяния делает человека гордым. Когда это начинает льстить твоему сердцу, тогда понимаешь, что никакое зло не может перещеголять лицемерие. Он вкусил это чувство и был несказанно счастлив. Благодаря только что разыгранному спектаклю тяжесть упала с плеч юноши. Кажется, за какой-то час у него отлегло на душе. Для полноты своей радости он решил сделать бессмысленные и никчемные покупки. Юити заглянул в маленький магазинчик канцелярских товаров и прикупил самую дешевенькую целлулоидную точилку для карандашей и перо для ручки.

Юити оставался совершенно бездеятельным. Его хладнокровие в этот кризисный период было ни с чем не сравнимым. Это спокойствие, проистекавшее из глубины его одиночества, вводило в заблуждение всех домашних, которые как будто решили, что анонимное письмо было фальшивкой. Настолько безмятежным был Юити!

Он провел эти дни с невозмутимым спокойствием, разговаривал немного. Юноша стоял на развалинах самого себя, сохраняя выдержку канатоходца; обстоятельно вчитывался в утренние газеты или предавался дневной дреме. За день до этого семейство потеряло всякое мужество перед лицом проблемы. Казалось, что они только и думают о том, как избежать этой темы. Кроме того, эта тема не была достаточно «изящной» для семейных разговоров.

От госпожи Кабураги пришла ответная телеграмма. В ней сообщалось, что она прибывает в Токио скорым поездом «Хато» [98] «Голубь» (яп.). в восемь тридцать вечера. Юити поехал встречать ее на токийский вокзал.

Госпожа Кабураги, сошедшая с поезда с одним дорожным чемоданчиком в руках, сразу заприметила одинокую фигуру Юити в студенческой фуражке и голубенькой рубашке с закатанными по локоть рукавами. По безучастной улыбке на его лице она быстрей, чем его родная матушка, догадалась о терзаниях этого молодого человека. Возможно, что она никогда не жаждала видеть Юити с таким выражением лица, за которым скрывались бы его страдания. Она стремительно зашагала ему навстречу в своих туфельках на высоких каблуках. Юити тоже поспешил к ней. Не глядя ей в глаза, он выхватил у нее чемоданчик. Она запыхалась. Как прежде, он почувствовал на себе ее пылкий взгляд.

— Давненько! Что случилось?

— После поговорим, без суеты.

— Ладно. Будь спокоен! Я ведь уже с тобой.

В глазах ее, когда она произносила эти слова, была неустрашимая и необоримая сила. Юити цеплялся за женщину, которую однажды с легкостью заставил стать перед собой на колени. И вот теперь в его беспомощной улыбке она прочитывала пережитое им лишение. Как только она поняла, что он страдает не из-за нее, то невероятно расхрабрилась, но в то же время огорчилась.

— Где вы остановились?

— Я дала телеграмму в гостиницу. Это тот особняк, где когда-то жила наша семья.

Они были весьма удивлены, когда вошли в эту гостиницу. Для госпожи Кабураги предупредительный домовладелец из лучших побуждений приготовил на втором этаже флигеля комнату в европейском стиле — именно в этой комнате она когда-то застигла Юити и своего мужа.

Поприветствовать их пришел хозяин гостиницы. Этот старомодный и угодливый мужчина не забывал по своей старинной привычке обращаться с госпожой Кабураги так, будто она до сих пор была графиней. Он понимал всю неловкость отношений между ним, хозяином, и ею, гостьей, и конфузился оттого, что в некотором смысле реквизировал апартаменты в отсутствие госпожи, и так расхваливал гостиницу, будто это был ее дом, а он всего лишь гость. Он ползал вдоль стен, будто ящерица.

— Здесь такая великолепная меблировка, что мы позволили себе воспользоваться ею в таком виде, как она была. Все гости наши отмечают, что они никогда не видели такой подлинной изысканной мебели. Прошу прощения, мы поменяли на стенах обои. В их мягких тонах эта колонна из красного дерева невыразимо красива в своем блеске…

— Помнится, что здесь был дворецкий.

— Да, знаете ли, я слышал…

Госпожа Кабураги не выдвинула никаких возражений против того, чтобы принять эту комнату. Когда управляющий удалился, она поднялась со стула и вновь тщательно оглядела старомодную комнату, которая казалась тесной из-за кровати с натянутой белой москитной сеткой. Это была все та же комната, куда она когда-то заглянула украдкой и сбежала из дому, и вот спустя полгода вернулась. Она была не из той породы людей, что во всем видят случайные зловещие совпадения. Вдобавок в комнате переклеили обои.

— Жарко. Если хочешь, то прими душ…

На это предложение Юити открыл дверцы продолговатого книгохранилища, размером три татами, и включил свет. Все книги были убраны. Вместо них его глазам предстала кафельная плитка чистейшей белизны. Книгохранилище было перестроено в купальню вполне подходящего размера.

В то время как путешествующие после долгой разлуки с родными местами предаются вначале старым воспоминаниям, госпожа Кабураги была поглощена невыразимыми мучениями Юити — они будто были скопированы с ее собственных страданий. Она не заметила произошедших в нем изменений. Он выглядел точно ребенок, погруженный в свои горести, не знающий, куда приткнуться в этом мире. Она не догадывалась, что он любуется своими терзаниями.

Юити пошел в душ. Послышался шум льющейся воды. Госпожа Кабураги тоже не стала терпеть жару, завела руки за спину, расстегнула несколько маленьких пуговичек и ослабила корсаж. Ее плечи, по-прежнему гладкие, обнажились наполовину. Она не стала включать электрический вентилятор из нелюбви к ним; достала из чемоданчика серебряный киотский веер и стала обмахиваться.

Она думала: «Какое жестокое сравнение — его печаль и счастье моего возвращения! Его чувства и мои чувства — это как цветы и листья на сакуре, которые не могут встретиться друг с другом!»