Юкио Мисима - Запретные цвета

В то же время в этой мягкой округлости плеч, невинной наготе груди, обворожительности губ — во всех частях юношеского тела проступала таинственная неопределимая свежесть. Уолтер Патер [5] Патер Уолтер Хорейшо (1839–1894) — английский писатель, критик; относился к группе прерафаэлитов. отмечал «свежесть раннего Ренессанса», говоря о прекрасной повести тринадцатого века «Амис и Амели», что уже в ней появились ростки мистицизма, получившие широкое и мощное развитие в более позднее время, и Сюнсукэ тоже увидел нечто подобное в тонких, как будто источавших аромат, телесных линиях этого паренька.

Хиноки Сюнсукэ питал ненависть ко всем красивым юношам мира. Однако красота всегда поражала его — безмолвно и сильно. Именно потому, что он имел дурное обыкновение связывать красоту со счастьем; его скрытое отвращение вызывала не совершенная красота юноши, а его безоглядное счастье — как он завистливо предполагал.

Мельком взглянув на Сюнсукэ, паренек скрылся за скалой с равнодушным видом. Вскоре он появился в белой рубашке и синих саржевых брюках классического покроя. Насвистывая, паренек стал подниматься по лестнице, по которой только что спускался писатель. Тот немедля пошел следом. Молодой человек оглянулся, бросив быстрый взгляд на старика. Из-за того, что лучи летнего солнца упали на лицо парня, отбросив тень ресниц, зрачки его показались намного темней. Сюнсукэ недоумевал: куда подевался тот флер счастья, которым сияла нагота юноши, или это наваждение?

Незнакомец свернул в сторону. Вскоре тропинка стала исчезать из виду. Старый, уставший писатель двинулся по этой тропинке, хотя и не был уверен, что ему хватит сил проследить за молодым человеком до конца пути. Вдруг в глубине тропинки показалась проплешина поляны, откуда раздался зычный ясный возглас парня:

— A-а, все спишь! Ну ты даешь! Пока ты тут отлеживалась, я искупался в океане. Эй, поднимайся, пора возвращаться.

Под деревьями встала девушка. Сюнсукэ опешил оттого, насколько близко от него взметнулись вверх ее тонкие грациозные руки. Две-три пуговицы на спине голубенького европейского платьица были расстегнуты. И только сейчас показался юноша, который стал застегивать пуговицы на ее платье. Девушка завела назад руку, чтобы отряхнуть подол. Цветочная пыльца и песчинки пристали к ней, когда она неприлично разоспалась на траве. Сюнсукэ обомлел, увидев профиль Ясуко.

Обессиленный, он присел на каменные ступени. Вынул сигарету и закурил. Для такого эксперта в области ревности, как Сюнсукэ, не было ничего странного, чтобы переживать смешанные чувства восхищения, поражения и ревности; однако на этот раз сердце его привязалось не столько к Ясуко, сколько к редкостной красоте этого юноши.

Все мечты молодости обделенного красотой писателя — мечты, которые он скрывал от посторонних глаз и за которые изводил самого себя, воплотились в этом совершенном юношеском теле.

В раннюю пору цветения, духовного возмужания, самоедство отравляло юность Сюнсукэ, чувствовавшего, как она умирала прямо у него на глазах. Весна его жизни пронеслась в яростной погоне за юностью. Вот это уж бред!

Надеждами и отчаянием испытывает нас юность, но нам все равно не понять, что наши страдания — это всего лишь ее естественная агония. Сюнсукэ, правда, сумел это осознать. Ни в мыслях, ни в чувствах, ни в рассуждениях о «Литературе и юности» он не позволял себе ничего такого, что имело бы отношение к постоянности, универсальности, обыденности или болезненной утонченности, — одним словом, никакого романтического бессмертия. С другой стороны, его легкомысленность порождалась одними дурашливыми импульсивными соблазнами. В те годы желанием его сердца было только одно: как бы так повезло, чтобы он смог увидеть в своем собственном страдании совершенное, законченное страдание юности. Он и в радости своей желал бы увидеть совершенство. В общем, это стремление присуще всякому.

«С какой легкостью ты сейчас принимаешь поражение! — размышлял про себя Сюнсукэ. — Этот парень обладает красотой юности. Его существование освещено солнечным светом. Он никогда не отравится ядом искусства или чем-то подобным. Он рожден мужчиной, чтобы быть любимым женщиной. Я охотно уступаю ему это место. И более того — приглашаю его сюда. Всю жизнь я боролся против красоты, но сейчас я должен протянуть ей руку примирения. И для этого, видимо, небеса ниспослали мне этих двоих».

Влюбленная пара шла по узенькой тропинке друг за дружкой. Ясуко первая заметила Сюнсукэ. Они смотрели друг другу в лицо. Взгляд его был страдальческим, а на губах мерцала улыбка. Ясуко побледнела и опустила взор. Не поднимая глаз, она спросила:

— Вы приехали? По делам?

— Да, сегодня приехал.

Молодой человек подозрительно посмотрел на Сюнсукэ.

— Это мой друг Ютян, — представила Ясуко.

— Минами Юити, — поправил юноша.

Паренек ничуть не удивился, когда услышал имя писателя. «Он, вероятно, кое-что слышал обо мне от Ясуко, — подумал Сюнсукэ, — поэтому не был удивлен. Если бы он вообще ничего не знал обо мне, а также о моих сочинениях в трех полных собраниях, мне было бы приятней…»

Все трое поднимались по каменной лестнице безмолвного парка, лениво перебрасываясь словами о том, каким заброшенным кажется курорт в это время года. Сюнсукэ переполняло чувство великодушия, и, хотя он не числился в весельчаках, настроение его было прекрасным. Они сели в арендованный автомобиль и вернулись в гостиницу.

Ужинали они тоже втроем. Это была идея Юити. После ужина все разошлись по комнатам. Немного погодя в комнату Сюнсукэ заявился Юити, высокий, в гостиничном кимоно.

— Можно войти? Вы заняты? — раздался из-за перегородки голос.

— Входите!

— Ясуко задержалась в душе, и я заскучал, — объяснил он свой приход.

Его темные глаза помрачнели еще больше, чем днем. Инстинкт художника подсказал Сюнсукэ, что Ютян явился для какого-то признания.

Вначале разговор не вязался. Постепенно они разговорились, и нетерпение юноши поделиться откровением стало все более заметным. Наконец он спросил:

— Вы собираетесь задержаться здесь?

— Да, полагаю.

— Я, если получится, сегодня в десять вечера уеду катером или завтра утром автобусом. Уже сегодня вечером хотел бы выехать, по правде сказать…

Сюнсукэ очень удивился:

— А как же Ясуко?

— Для этого я зашел к вам поговорить. Могу ли я оставить ее с вами? Я подумал, что вы хотели бы жениться на ней…

— Ваше решение продиктовано неправильным представлением…

— Ни в коем случае! Я не могу остаться здесь еще на одну ночь.

— Почему же?

Юноша ответил искренно и холодно:

— Знаете ли, я не умею любить женщин. Сэнсэй, вы понимаете, о чем я говорю? Меня не влечет к женщинам, а мой интерес к ним не более чем интеллектуальный. У меня сроду не возникало желания обладать женщиной. К ним я не чувствую влечения. Я обманывался на их счет, а теперь еще и девушку одурачил, которая ничего не знает…