Виктор Петров - Рекламный ролик

Константин закусил от обиды губы, из глаз вот-вот хлынут слезы. Словно боеголовки недружественной державы, на него нацелились десятки разнокалиберных бутылок.

— А про-о-о-одукты?

— Прихватили шамовки, не боись! — задорно хлопнул его Гарькавый по пухленькому плечу.

Не в силах подыгрывать дружку в столь жестоком комедианстве, Гриня склонился над козой, вроде как выбирая из шерсти головки репья, сам же следит за Костей: раскис операторишка до телячьей беспомощности…

Ивин забыл о правилах приличия — судорожно перерыл содержимое рюкзака Гарькавого. Сухие супы, кальсоны, сухари, немного совсем, чай и огромная вязанка чеснока.

— Соли даже не прихватили?

— Ну сказанул, брат, тяжесть лишнюю переть? Итак супы пересолены!

Костя обессиленно опустился на траву.

— Под-ле-цы!

— Но-но, не обобщай! — взвился, как ужаленный, Гарькавый. — Думаешь, полезно желудки-то колбасами мордовать? Ты лес вокруг оцени! — снова с пафосом напирает он на увядшего Костика. — Нашенский лес-то! Советский! Нешто не прокормит!?

Вдоль тропы и в самом деле тянулись шеренги разноцветных с заматеревшей плотью грибов.

Во избежание соблазнов Гриня перевязал козе морду веревкой, сам по извечной крестьянской бережливости широко расставляет ноги, стараясь не топтать зазря гигантские грибные шляпки, которые наверняка никому не пригодятся в этом седом косматом бору.

— А волнушек, как девчушек… — игриво подпнул Гарькавый к ногам Кости розовую шляпку. Но тот гордо перешагнул и презрительно промолчал на неуклюжие заигрывания.

Обида обидою, однако Костя надеется, что уж вечером-то рабочие, пристыженные его холодностью, начнут, сломя голову, устраивать ночлег.

Увы! Гарькавый оставил на расстеленной палатке ошметок грязи и сел: ноги знакомым калачиком, руки на коленях, явно готовясь к какому-то священнодействию.

Костя забыл про роль обиженного — с изумлением наблюдает придворный церемониал.

Гриня потрошит в фуражку табак из папирос и скручивает для Гарькавого огромную, похожую на торпеду цигарку. Сам закуривает папиросу из оставшихся в пачке.

Гарькавый сделал несколько глубокомысленных, прямо-таки философских затяжек и снизошел до слуги — позволил Грине затянуться из своих рук. Этикет Гриня, конечно, соблюдает: затяжку делает всего лишь одну и с усердным восхищением причмокивает губами — нектар, а не табак!

Костик заливисто, озорно расхохотался. Еще бы не вкуснотища: табачок из рук самого господина. Славная хохмочка!

Развеселая эта минутка оказалась первой и последней радостью для Константина. Напились рабочие… В дым надрызгались после суточного воздержания…

Гриня хватанул дипломника за штанину, подтащил к костру — не мельтеши перед глазами — грейся, кутенок… Ночная сырость пробирала до костей, Ивин смачно хлюпанул носом, затих, обласканный жаром костра, уставился на Гарькавого.

Гарькавый, черт сумасшедший, иначе и не назовешь, высыпал в консервную банку пачку чая — залил банку водой (если заваривать чай в своей посудинке отдельно от жены и тещи, такой пачки Косте хватает ровно на восемнадцать дней). Выкатил прутком углей из костра, поставил на них банку и хищно-внимательно следит, чтобы зелье не выметнулось пеной наружу.

Сердце Константина ухнуло в пустоту: готовое зелье Гарькавый слил в его кружку, обильно побулькал в нее из какой-то бутылки и — о, ужас! — зловеще усмехаясь, подал.

— Ну-кось, кагорчику, киношник, — не побрезгуй!

От царского подарка Костя отшатнулся так пугано, что окончательно померк, скатился до ничтожной козявки в злых, тоскливых глазах спутников.

Инстинкт мгновенно подсказал Косте спасительный стиль поведения. Нужно вызвать к себе жалость, а еще лучше оказаться смешным в их глазах, дать им возможность погоготать над его униженностью. Подобреют!

Завтра никаких компромиссов! Завтра он применит к ним тест американских космонавтов на совместимость, подберет к каждому ключик, верней — отмычку поувесистей. «Но на сегодня, Костик, будь умницей, прогнись в спинке, выпяти попку, деточка», — говаривала маман Константину перед уколом…

Гарькавый закуражился перед двумя единственными зрителями — метнул топор в кедр, в тот самый, под который и переполз Костик, упрев возле огня.

По пьяности ли или страшась дружка, Гриня едва слышно промямлил возражение опасной забаве.

Топор сыро чмокнул в ствол выше головы Кости на целую ладонь, за шиворот ему посыпались чешуйки коры.

Константин вскочил, поджал руками живот, ссутулился по-старушечьи и, расстегивая на ходу ремень, пуговицы ширинки, посеменил от костра в темень.

— Я сча-а-ас! Не теряйте, мужики! — задушевно крикнул он, вроде как давая понять: перемирие треба, житейское дело от ваших хохмочек приключилось…

Пока выжидал полчаса по светящимся в темноте стрелкам, основательно продрог, вернулся к костру.

Однако потешать собственной униженностью, игриво подмигивать, мол, кишка тонка, робяты, перед вами, было уже некого. Оба спали в палатке — гнули окрестные кедры храпом разбойничьих глоток — свинцом бы залить их…

Константин стиснул свинцовую битку в кармане штормовки — груз для закидушки на налима и, громко всхлипывая, слизывая с губ солоноватые вкусные слезы, пополз к своему спальному мешку.

Солнечный свет известил Ивина о начале дня. Он тотчас потянулся к кофру с «Конвасом» — на месте, родимый…

«Все-таки уважают, чертяки, кино! — с тоскливым смешком подумал Костя. — Сонного ограбить — одно удовольствие».

Недоверие к рабочим вроде как и исчезло. Не прибили во сне, не ограбили, что еще желать от чудаков? Да и дорогу назад в Слюдянку ему не найти… Он смахнул кисточкой пыль с холодных голубоватых объективов и выбрался наружу.

Иней окрасил каменистые гривы, литые корни кедров, каждую травинку и гриб. Солнечные лучи спицами пронизывают дым костра. Если и снимать лесную чащу, так именно сквозь легкий дымок, прошитый косыми, утренними лучами. Хаос стволов и веток сразу разделится на отдельные планы, и до каждого дерева, куста прочувствуется расстояние. В рюкзаке у предусмотрительного Кости покоится целая обойма дымовых шашек. Он воспрянул духом. Сейчас даже бежевая нательная рубаха на Грине кажется ему интересным цветовым пятном.

Гриня потрошил рыбину с перламутрового отлива брюшком и нежно-розовыми, как сосочки, пятнышками по мясистой спинке. В маломощный туристский котелок рыбина не уместилась, и Гриня отхватил топором сначала хвост, потом и голову.

— Зря! — облизнулся Костя. — В голове самый смак. На червяка? Место покажешь?

Гриня сумрачно кивнул на Гарькавого, показалось Косте, что с неприязнью кивнул… Гарькавый дрожит в мокрых трусах — отжимает воду из брюк.