Сергей Фролов - Повесть о Поле Фимкиной

Через некоторое время они вышли вместе с парторгом. «УАЗ», оставляя за собой рыжий недвижный хвост пыли, промчал по улице за село.

«На кукурузное поле поехали», — сделал свое заключение Леня.

Он вышел со двора и направился по раскаленной улице на выезд, через который возвращался обычно с полей Евгений Васильевич. Дорогой внимание его привлек Зуихин двор. Саму бабку Зуиху прошлым летом похоронили, а до смерти своей она, одетая во все черное, скорбное, целыми днями надоедливо и скучно сидела на лавочке возле совсем пустого своего дома. Голубые прозрачные руки ее всегда в одном положении покоились на переднике, из-под темного, в неярких цветах платка сквозь щелки век глядели на мир тусклые водянистые глаза. Время от времени, выпадая из забытья, Зуиха начинала вдруг креститься на белесое знойное небо — без слов, без молитвы, истово прикладывая к сморщенному лбу сухонькие персты.

— Бабушка, за кого ты молишься? — спросил ее однажды Леня.

— За весь род людской, дитятка… — В неподвижном, уставленном на Леню взгляде Зуихи была пугающая бессмысленность, будто у выжившего из ума человека.

Теперь и дом, и лавочка, где она коротала свое время, предоставлены только дождю, снегу, дню и ночи. Перед лавочкой, на вытоптанном некогда крохотном пятачке, где покоились ноги Зуихи, проросла дикая трава. А человеческая жизнь в ее доме совсем оборвалась.

Леня, поднял с дороги камень и с силой кинул его на крышу. Камень ударил по шиферу их подскоком затарахтел вниз. На одичавшем чердаке во всех концах дома тревожно застонали птенцы голубей. Лене стало вдруг не по себе, и он пустился наутек прочь от тоскливого стона.

На конце села, возле еще одного дома, тоже не озарявшего своих окон жилым светом по вечерам, давно забытого людскими голосами, Леня заглянул в колодец, чуть не до верха заполненный замшелой сорной водой. Тут он отвлекся немного, играя со своим отражением. Придавит, сделает себе пипкой нос и рассмеется. Или погрозит отражению пальцем, потянет его за ухо. Потом строил сам себе другие рожицы, пока не надоело.

За выгоном он сел на ковыльном взгорке, стал ждать. Наконец из-за косогора выехала бричка, запряженная карим жеребцом, мелькавшим в беге белыми, будто обутыми в чулки, ногами. Правил ею Евгений Васильевич. Поравнявшись, Белоногий покосился на Леню, на время укоротил бег, и Леня на ходу впрыгнул в бричку.

— Ну, что, Алексей Батькович, какие новости? — спросил председатель, отдавая ему вожжи.

— А никакие, — неохотно ответил Леня. — Рыбачить нынче пойдем. В Степной пруд.

— Это хорошо. Я бы тоже не отказался…

— Еще собрание, говорят, будет. Там тебя по головке, наверно, не погладят.

— Вот как? — насмешливо-снисходительно удивился Евгений Васильевич. Затем, растянув в невеселой улыбке запекшиеся губы, потрепал Лене вихор. — Что ж, не все только по головке гладят…

Леня недовольно повел худенькими плечами, отстраняясь от руки председателя. «Храбрится, — подумал он, — а на душе, поди, кошки царапают».

— Из района начальство приехало… С парторгом куда-то укатили, — досказал Леня.

— Ну-ну… — проговорил Евгений Васильевич и умолк.

У самого села Леня украдкой взглянул на председателя. Сидел он большой, грузный и невеселый. Сильное тело его обмякло, руки забылись на коленях. А раньше другой был. Зайдет к ним и крикнет: «Шура! Как жизнь молодая?.. Вот и хорошо! Зачерпни-ка, пожалуйста, водички постуденей да пополней!» Шумный такой, бодрый. И еще спросит: «А ты, Алексей, еще не все ноги избегал? Смотри, лето большое, избегаешь. Как потом в школу пойдешь?»

Сначала, по приезде в село, Евгений Васильевич работал агрономом. Затем его избрали председателем колхоза, и он стал чаще заходить к ним в школу, может, по своим делам к жене, их учительнице Таисии Михайловне. Однажды они сидели с Таисией Михайловной за ее столом и тихо переговаривались о чем-то. Потом председатель поднял голову, обвел взглядом реденьких учеников и остановился на Лене.

— В каком классе учишься, мальчик? — спросил он. (В одном кабинете у них разместились все начальные классы, но больше половины парт все равно пустовало.)

— В третьем! — вскочил и бойко, задорно ответил Леня.

— Боево-ой! А как успехи?

— Лучше всех! — снова звонком, на весь кабинет прозвенел он. Таисия Михайловна рассмеялась и прикрыла лицо ладонями.

— Во всей школе? — удивился председатель.

— Нет! Во всем классе!

— А сколько же вас в классе?

— Один я! — отчеканил Леня. Громко хохотали за его спиной ученики, Таисия Михайловна еще крепче прижала к лицу ладони, но налившиеся слезами смеха глаза выдавали ее.

— Мо-ло-дец! — в тон ему весело ответил Евгений Васильевич, наклонился к учительнице, и та подсказала председателю Ленино имя. — Молодец, Леня!..

Как только поравнялись с их двором, Леня придержал коня.

— Квасу попьешь? — спросил он председателя.

— Пожалуй…

Леня спрыгнул с брички и скоро вынес мокрый жестяной корец с квасом. Евгений Васильевич помедлил, наблюдая игру солнечной дроби в корце, дунул на соринку и припал губами к влажному краю. В это время в калитке появилась мать, опять простоволосая, ярко освещенная солнцем. Она, видно, приходила к бабке покормить Славика и заглянула на минутку домой.

— Тася тебе иль не сделает такой квас? — с храброй улыбкой подтрунила было над председателем мать, но тут же, вспыхнув, густо зарделась, точно ее изнутри охватило мгновенным пламенем, и оттого солнечный блеск в белокурых волосах заиграл еще ярче, нестерпимей.

Евгений Васильевич взглянул на мать и, ничего не сказав, пошел к правлению.

— Жень! — она разом встревожилась и подалась вслед председателю. — Правда, что ль, разговоры-то идут?

Тот на ходу пожал плечами.

— Куда так бежишь? Зайди поговорить-то…

— Шурочка, дорогая моя, некогда! — оглянувшись, председатель махнул рукой. — Потом как-нибудь…

Занося корец в дом, Леня прошел мимо матери, чувствуя неловкость за ее недавний, безответный порыв.

Затем он распряг коня, выкупал его на речке в затоне и, сверкающего от воды, провел на конюшню, дал овса. Белоногий с удовольствием хрустел овсом, а когда, шурша в кормушке, торопливо забирал его губами, получалось так, будто он шептался с кем.

В дверном проеме снова промелькнул райкомовский «УАЗ». Пробежала в клуб Настя-библиотекарь с красным свертком в руке, чтобы накрыть скатертью стол к собранию.

За полдень мальчики забрали, наконец, свои припасы и вышли из дома. Быстро перебежали шаткий переход через речку и за огородами выбрались на выгон.

Дорога, поднимаясь на пологое возвышение, огибала зеленое поле суданки, выносливой даже в засушливое лето, огромным массивом уходившей к раскаленному краю неба. Под ногами хлюпала пыль, разбитая колесами до тонкой пудры. Толик, звякая пустым бидончиком и отдуваясь от жары, едва успевал шагать за братом.