Александр Бурмистров - Начало

Проводив Ларису до ее дома, я спешу и, конечно же, опаздываю на тренировку. Георгий Николаевич встречает меня в раздевалке. Он не делает никаких замечаний (лучше бы отругал уж), глядит на меня, потом на часы (стоит ли сравнивать степени нашей аккуратности?) и жестко командует:

— Переодевайся и в зал на разминку.

В раздевалке пахнет недавно вымытым деревянным полом, кожей и по́том. Запах пота, вероятно, въелся в сами стены и останется здесь навечно, даже если раздевалку переоборудуют когда-нибудь в склад парфюмерии.

Посередине тренировочного зала белый прямоугольник ринга, огороженный туго натянутыми белыми канатами. Почему белый цвет? Может быть, символ чистоты спортивных помыслов и рыцарской доблести? Георгий Николаевич не знает ответа на этот вопрос. Но он знает, как научить ребят держать себя в белом прямоугольнике ринга, как уходить с него победителем или побежденным.

Ребята цепочкой движутся вокруг ринга. Впереди Георгий Николаевич. Я пристраиваюсь сзади к растянувшейся цепочке. Бег с ускорением. Сначала неторопливо, потом быстрее, резче, до предела, и снова тихо, карауля дыхание, прислушиваясь к своему телу, улавливая и регулируя его возможности. И забываются заботы, тревоги, радости, опасения. Реальным остается лишь движение мускулов, та первобытная основа наших возможностей, без которой гаснет самый яркий костер желаний и надежд. Радость движения — ведь это и есть радость жизни, радость восприятия всего сущего, будь то мягкое, расслабленное, брезгливо-чуткое движение тигра или молниеобразный полет ласточки.

Георгий Николаевич отошел в сторону, командует нами, прислонившись спиной к канатам ринга.

— Сегодня бой в спаррингах, — говорит он, когда мы выстраиваемся возле ринга. — Первыми работают Комлев и Чернятьев.

Мы рассыпаемся по залу. Я надеваю перчатки.

— Володя, Сергей… в ринг! — командует Георгий Николаевич.

Я подныриваю под канат, и мы сходимся на белом прямоугольнике с Володей Чернятьевым.

— Работаем три раунда, — объясняет Георгий Николаевич. — Главная задача — отработка защитных действий, — он включает секундомер. — Время!

Володя Чернятьев — один из лучших боксеров города. Он легковес, невысокого роста, стремительный в движениях, техничный, но и жесткий в бою, умеет перестраиваться на ходу, ставя соперника в тупик неожиданностью своих действий. Георгий Николаевич часто заставляет нас работать друг с другом, несмотря на разницу в весе — Володя должен найти противодействие моим сильным ударам, а я — его быстроте и хитрости.

Сначала Володя пробует работать со мной плотно, надеясь на свои сверхбыстрые серии и уклоны. Я вынужден тоже ответить ему сериями, уплотнив бой до предела. В таких условиях преимущество получает тот, у кого мощнее удары. Володя понимает это и разрывает дистанцию. Теперь он действует на контратаках, взрываясь и переходя в короткие резкие наскоки, когда я промахиваюсь, пытаясь достать его.

— Молодцы, ребята… оба молодцы! — говорит Георгий Николаевич. — Володя, не забывай, что твой соперник — полутяж. Авантюра здесь может кончиться плачевно… А ты, Сергей, соизмеряй удары, не увлекайся.

Во втором раунде я пытаюсь атаковать только с длинной дистанции, одиночными ударами. Володе это явно невыгодно, руки у него короче и во взаимном фехтовании он не может получить преимущества. Он перестраивается. Теперь он атакует. Сближается со мной неожиданными рывками и снова уходит на безопасное расстояние. Я перехожу на опережение. Главное для меня — уловить начало его движения, вернее, даже не начало, а вероятность начала, и вовремя встретить, не дать подойти вплотную. Володя же старается запутать меня финтами. Бой проходит с переменным успехом, но в третьем раунде, в самом конце, мне надоедает игра в кошки-мышки с соперником, которого все равно не перехитрить и не переиграть, и я снова уплотняю бой.

— Стоп… время! — подает команду Георгий Николаевич, глядя на секундомер. — Отдохните и — на снаряды.

Я наступаю на канат, пропуская Володю из ринга.

— Замучил ты меня вдребезги, — говорю я ему. — С тобой работать три раунда все равно, что три километра в темпе стометровки пробежать.

— А ты… лихо в конце прижал, — не остается в долгу Володя. — Ударчики у тебя, дай бог!

Вот за это я люблю бокс. За предельную честность борьбы, за то, что он ставит точки над всеми «и» — победа или поражение. Никаких уверток, никаких компромиссов. Суровая мужественная борьба и — ответ: кто ты такой, чего сто́ишь… букашка или воистину мужчина, рыцарь.

Георгий Николаевич просит меня задержаться после тренировки. Я моюсь под душем и сажусь на скамейку возле стены. Вспоминаю, как на такой же скамейке сидел недавно в помещении балетной студии Дома культуры, готовясь к бою с Хлыбовым. Как невообразимо давно это было!

В раздевалку входит Георгии Николаевич, присаживается рядом.

— Что собираешься делать после экзаменов? — спрашивает он.

— Уеду. Правда, еще не знаю куда.

Георгий Николаевич сидит, сцепив на коленях руки.

— Я был бы нечестен с тобой, если бы сказал, что рад этому, — говорит он. — Мне жалко тебя терять. Но ничего не поделаешь… Я понимаю тебя и прошу только об одном — не бросай бокс… где бы ты ни был, что бы ни делал. Из тебя может получиться настоящий мастер. И дело вовсе не в силе и умении. Дело в том, что ты любишь борьбу, ты боец… а боец закаляется в сражениях, в столкновениях с равными себе.

— Я и не собираюсь бросать, Георгий Николаевич, — говорю я. — Я люблю бокс.

— Вот и хорошо, — хлопает меня по колену Георгий Николаевич. — Когда поедешь, я напишу рекомендацию, она тебе пригодится.

День близится к вечеру. Я вхожу в калитку своего дома и будто впервые вижу двор, зеленые деревья сада, горящие в лучах закатного солнца стеклянные стены теплицы. На веранде, возле дивана, лежит чей-то чемодан, а рядом переброшен через спинку стула незнакомый светло-серый плащ.

В доме тихо. У нас никогда не бывает так тихо. Может быть, я и в самом деле вошел в чужой дом, по какой-то странной причине похожий на наш?

Но вот слышатся шаги, и я вижу перед собой тетю Груню.

— Что это? — спрашиваю я, показывая на чемодан и плащ.

— Как! Разве не знаешь? — удивленно глядит на меня тетя Груня. — Приехал Верочкин жених.

Сообщение тети Груни вызывает во мне растерянность. Конечно же, я знал, что Верочка и Игонин решили пожениться, и Верочка ждет своего жениха. Я понимаю и всегда понимал, что когда-нибудь она покинет наш дом. Так положено. Но все это виделось мне отдаленным, слишком отдаленным, затрагивающим всего лишь малую часть сознания, тоже отдаленную, а потому, как бы и не существующую вовсе. Однако действительность распорядилась по-иному, и я не был готов к ее крутому повороту.