Александр Бурмистров - Начало

Чудовищная скорость вскоре переполняет нас, давит чрезмерным напряжением. Бледнеет лицо и жестко, одной линией сжимается рот у Ларисы. Витек бездыханно замирает за моей спиной. Я чувствую, что еще миг, единственный миг, и я не в состоянии буду ощущать машину, потеряю единение с ней — просто мое тело не выдержит нагрузки, откажется повиноваться, и тогда произойдет оглушительный взрыв, и все во мне и вокруг меня исчезнет вместе с ослепительной вспышкой и прекратится навсегда.

Я сбрасываю газ и выключаю мотор.

Некоторое время «Лада» словно парит над дорогой, как голубая птица, а потом движение постепенно замедляется. Я выискиваю удобный момент и, резко повернув руль, сворачиваю на боковую дорогу, которая ведет в какую-то глухую, поросшую лесом долину. Машина скользит мимо дубов, лип, вырывается на открытое место на берегу внезапно возникшей речки, и я останавливаю ее, съехав с жесткой дороги на залитую солнцем лужайку.

Несколько мгновений мы сидим без движения, а потом, словно по команде, разом отворяем дверцы и вываливаемся на лужайку, оглушенные обступившей нас зеленой неподвижной тишиной.

Речка торопливо, деловито струится между камнями, утекая куда-то за поворот. Ее журчащий постоянный звук — единственный в долине и потому не мешает тишине. Да еще в кустарнике, нависшем над водой, суетятся, попискивают какие-то маленькие птички. Их пение и легкое порхание так естественно и так необходимо вплетается в обступивший зеленый и голубой простор, что, кажется, само становится зеленым и голубым, и без него долина была бы пустой и никому не нужной.

Мы с Витьком сидим на берегу речки и слушаем ее озабоченное торопливое бормотание — тоже ведь беспокоится, спешит, точно ее с нетерпением ждет кто-то впереди за поворотом. Лариса ушла собирать цветы, и до нас иногда доносится ее голос, выкрикивающий что-то, сливающийся с птичьим пением, почти неотличимый от него.

Удивительная девчонка Лариса! Своевольная, насмешливая, капризная, она будто перерождается, становится неузнаваемой, когда после привычного городского окружения оказывается где-нибудь в лесу или в поле, наедине с простором, облаками, плывущими по синему вольному небу. Кажется, невидимые оковы спадают с ее рук и ног, и она, встрепенувшись, обретает свободу, возможность поступать так, как заблагорассудится, не думая, не тревожась о последствиях своих обновленных действий. И я вижу перед собой не настороженную, всегда готовую к отпору десятиклассницу, почти женщину, а наивного беззащитного ребенка, еще не разучившегося безоглядно верить и удивляться.

Я не понимаю, вернее, не уверен, что до конца понимаю причину превращений Ларисы. Какая она настоящая? Та, которую я знаю в школе? Или та, что внезапно открывается мне в молчаливом окружении природы, когда нет необходимости притворяться, надевать защитную маску? А может быть, и та и другая вместе, в своем неизбежном противоречии и единстве?

Обрывочные, путаные мысли мои о Ларисе разрушает Витек, о котором я забыл на какое-то время.

— Скоро у нас все кончится, — тихо, чтобы не мешать птицам и речке, говорит он, и в голосе его что-то вздрагивает и обрывается.

— Что все? — недоуменно спрашиваю я.

— Все, что у нас есть сейчас. Закончим школу, разъедемся в разные края. Сначала будем скучать поодиночке, потом понемногу привыкнем, забудем обо всем и станем чужими, не нужными друг другу людьми… разными и потому ненужными.

Я с удивлением гляжу на Витька. Я никогда еще не видел его таким серьезным, по-взрослому, пронзительно и горько серьезным.

— Тебе жалко уходить из школы? — спрашивает он.

— Нет, — говорю я.

— Я это знаю, — говорит Витек. — Тебя школа связывает, сдерживает. Тебе нужен простор. Ты хорошо учишься, поступишь в институт. Закончишь его и станешь большим человеком.

— Чушь, Витек.

— Нет. Это так, Сергей. Ты станешь большим человеком. И ты знаешь это, и тебе хочется, чтобы так скорее было. И ты торопишься. Тебе надо… можно торопиться.

Витек замолкает, как бы переводя дыхание, а потом снова начинает говорить, и я не перебиваю его, не вмешиваюсь в его речь, потому что она неожиданна для меня, и я понимаю, что Витьку надо высказаться до конца, больше он, может быть, не захочет, не сумеет сказать подобное.

— А мне жалко уходить из школы, — говорит он. — Даже не жалко… не то слово… а страшно. И дело здесь не в самой школе — ты же знаешь, как я учусь и как надоели мне все эти уроки… Дело в обстановке, в нас самих. Ведь десять лет были вместе… И я, и ты, и Барабанов, и Каюров, и другие. Конечно, мы во многом непохожие, но в главном, самом главном, одинаковые — одно положение, одни интересы… А теперь вот наши пути разойдутся. Мы все окажемся в разных условиях: один — рабочий, другой — инженер, третий — врач или юрист. Меня, например, мать в железнодорожное профтехучилище направляет. И стану я машинистом. Наверное, это хорошо и интересно… Но, Сергей, когда я лет через пять-шесть встречу тебя, разве ты вот так же, как сегодня, поедешь со мной в одной машине? А если и поедешь (ты-то поедешь, я знаю), то разве получится у нас такой же вот разговор? Разве мы поймем и почувствуем друг друга так же, как сейчас понимаем и чувствуем?.. Этого уже не будет больше. Да и нас самих больше не будет… таких, как сейчас.

— Так не должно произойти, Витек, — прерываю я его, сам не веря в свои слова, понимая правоту моего доброго верного друга.

— Так произойдет, Сергей, — с неожиданной твердостью говорит Витек. — И к этому надо привыкать понемногу.

Я молчу. Витек тоже замолкает. Речка у наших ног, пробираясь между камней, журчит, переливается на одной и той же светлой хрустальной ноте.

— А знаешь… любопытно все-таки, — произносит Витек, и голос его меняется, становится, как всегда, доверчивым и открытым. — Закончу я училище и стану машинистом. И однажды вдруг окажется, что я повезу тебя в своем поезде и где-нибудь на большой станции, когда ты соизволишь выйти из вагона, чтобы немного размяться, — я увижу тебя… Подойду к тебе в своем черном форменном костюме и в фуражке с синим околышем и скажу: «А ведь теперь не ты меня, а я тебя везу… Поглядывай в окошко и не забывай об этом!» Интересно, правда?

— Интересно, — неуверенно говорю я.

— Или вот Лариса… — Витек явно увлекся, и я доволен, что он ушел в сторону от своих мрачных предчувствий. — Представляешь, какая она будет?.. Выйдет замуж за какого-нибудь солидного знаменитого человека и станет этакой дамой. Красивой и недоступной… И, может быть, у нее будут дети. Представляешь, дети? У Ларисы… нашей Ларисы.

Витек глядит на меня широко раскрытыми глазами, будто впервые подумал о подобном и, подумав, поразился своим мыслям.