Ханна Маккоуч - Под соусом

Должно быть, именно так ты рассуждала, принимая предложение будущего мужа номер два, пламенного игрока в поло. Да если бы даже все эти «подходящие мужчины» не были геями, кто захочет общаться со мной, пожирательницей мучного?

Джулия понижает голос:

— Билли сказал, что у него здесь есть партия для тебя. Ты уже познакомилась с Диком? Чудный молодой человек, просто чудный. Послушай мамочку: долой этот нож, приведи себя в порядок — чуточку подкраситься не помешает — и вперед, к людям. Котенок, ты пропустишь все веселье! Лично я сейчас буду петь твою любимую, только вот капну себе шампанского. О-о, устрицы? Ну-ка, ну-ка, дай отведать. — Она строит из себя Мэй Уэст [28] Голливудская секс-бомба (1892–1980). .

Я хочу, чтобы она ушла. Нет, я хочу, чтобы она сдохла.

Поле безуспешных попыток образумить Мартина — я все слышала — Билли подходит ко мне с вопросом:

— Как ты тут с… этими?

— Осталось всего шестьдесят.

— Я в трансе, Лей. Может, не надо?

— Есть варианты?

— С тобой не поспоришь. Среди туземцев начались волнения. — И, вспомнив вдруг: — А Дик? Дик-то тебе как?

— Ты говорил, что работаешь с ним.

— С ним, на него — какая разница? Там кто, Бенисио дель Торо [29] Американский актер пуэрто-риканского происхождения (р. 1967). пришел?

За его плечом нарисовался Мигель: белые зубы сверкают, карие очи под тяжелыми веками затуманились.

— Где ты берешь всех этих красавцев? На, — я вручаю ему поднос с устрицами. — Через пять минут приходи за другим.

— Котенок, котенок, обещай, что, как только будешь готова, выйдешь и послушаешь, хорошо? А я обещаю не петь без тебя «Нью-Йорк, Нью-Йорк», — подмигивает мне Джулия. Затем театрально разворачивается, взмахнув гривой длинных светлых волос, и, как дурной сон, исчезает.

Отложив нож и вымыв руки, я выхожу на балкон в спальне Билли. Отсюда открывается панорамный вид на Гудзон, Палисады, огни Мидтауна и Верхнего Вест-Сайда. Зажигаю сигарету, глубоко затягиваюсь и выдыхаю дым в холодный воздух. Голова гудит; я курю, то и дело запуская пальцы в волосы и царапая кожу ногтями. Надо срочно подстричься.

На кухне обнаруживаю Дика Давенпорта, он вынимает очередную бутылку «Вдовы» из холодильника. Игнорируя его, я мою руки, хватаю полотенце и снова принимаюсь за устриц.

— А у тебя отлично получается. Видно, что ты настоящий повар, — замечает он, вытаскивая пробку. — Я так и не принес тебе вина, да?

— Не-а. — Я с горестным вздохом пожимаю плечами. — А теперь поздно, потому что на работе я не пью.

— Я думал, все повара пьют на работе.

— Ну да, а все бизнесмены надираются за ланчем.

— Лично я очень люблю ланчи с тремя мартини, — саркастически подтверждает он. — Хочешь чего-нибудь еще? Может, «Пелегрино»?

— Нет, спасибо.

Я начинаю работать быстрее и скоро понимаю, что выпендриваюсь.

Дик молча смотрит, попивая шампанское.

— Ловко у тебя выходит.

— Спасибо.

Все мое внимание уходит на то, чтобы не промахнуться и не пропороть ножом ладонь.

— А где ты все-таки работаешь?

— В «Такоме».

— Ее хвалят.

— Кормят неплохо.

— Может, как-нибудь заеду.

— Заезжай.

— Ну, я пойду, если ты не против.

Не против? Почему я должна быть против? Я останусь здесь и буду работать до одурения, потому что так я и живу! Я вкалываю! В отличие от некоторых любителей шампанского в мокасинах с кисточками — не будем называть имен.

Вообще-то я предпочитаю общество устриц сборищу снобов из глянцевой прессы, но в конце концов настал момент, когда мне захотелось, чтобы мой труд заметили и оценили. Нытье Мартина уже не вызывало жалости, а лишь действовало на нервы, и я начала закипать. Весь вечер превратился в уродливую карикатуру на мою жизнь. Еще десяток — и, слава богу, можно сматываться.

Когда я захожу в гостиную, Джулия в соблазнительной позе восседает на рояле и под аккомпанемент загадочного женоподобного типа поет «Воспоминания». Аудитория внимает, не сводя с нее благоговейных взоров. Смотрится она бесподобно. Билли в уголке нашептывает Мигелю на ушко нежные глупости, Люсинда приклеилась к Дику, вид у нее довольный, словно у кошки, которая проглотила канарейку.

Никто и не заметил, как я выскользнула за дверь.

Понедельник. Моросит дождик. Я еду по Восьмой улице в «Астор» — самую что ни на есть распаршивую в городе парикмахерскую. У меня длинные, непослушные курчавые волосы — кому такие нужны на кухне? К тому же небольшая встряска мне не повредит. Нужно отвлечься от мыслей, что удача повернулась ко мне спиной.

Пристегнув велосипед к знаку «Стоянка запрещена», я захожу в салон и стряхиваю свою непромокаемую куртку. Внутри так тепло, что стекла запотели, а светильникам на потолке не под силу рассеять мутно-белый полумрак.

В «Астор» предварительная запись не требуется; мастера обоих полов, в основном иностранцы, скучают в креслах, треплются или просматривают журналы в ожидании жертв. Лишь некоторые стоят над клиентами, жужжат машинки. Ист-Виллидж. Ну и что? Мне нужна дешевая стрижка, а здесь, говорят, берут всего двенадцать баксов.

Меня направляют к свободному мастеру, женщине по имени Овид, как гласит значок на лацкане ее униформы, и та интересуется, чего бы мне хотелось. Вместо ответа протягиваю вырезку из журнала «Вот»: снимок истощенной бродяжки с желтыми, как у синицы-гаички, коротенькими перьями вместо прически. Очень надеюсь, это как раз то, что мне надо для преображения.

— Вы думай так?

Я киваю.

— Отшен короткий, так?

— Так.

Меньше чем за минуту она срезает сантиметров двадцать. Волосы летят на пол, засыпают мой клеенчатый нагрудник. Вот и все. У меня вспотели руки. Я так взволнована, раздражена и испугана, что сердце колотится как сумасшедшее, а подмышки взмокли от пота. Пальцы Овид то и дело задевают мою шею, и каждый раз, когда они попадают на какую-то нервную точку, голова непроизвольно дергается, будто я страдаю припадками.

Волосы уже торчат над ушами. Парикмахерша опять сбрызгивает их водой (шампуня здесь не держат), включает машинку и приступает к делу. Чем дольше жужжит машинка, тем яснее становится, что артистическая натура парикмахерши не восприняла картинку из «Вог». Вероятно, наше понимание стиля расходится: в зеркале я вижу совершенно не то, что мне грезилось.

Результат убивает. Больше всего моя голова похожа на кочерыжку: по бокам совсем коротко, а на макушке значительно длиннее. Чувствуя, что вот-вот разревусь, спотыкаясь, выхожу под дождь. С одной стороны, нет ничего плохого в том, что я обрезала волосы, — ощущение новое, легкое. Я снова и снова провожу рукой по затылку и вискам. Последний раз короткая стрижка у меня была в пятом классе, называлась «паж», под фигуристку Дороти Хэмилл. Но с другой стороны, мне грустно и обидно, как будто я это сделала назло себе: и так не была красавицей, а теперь и вовсе мальчишка-сорванец. Но, оказывается, я и не представляла, как выгляжу, пока не вошла на кухню.