Тони Моррисон - Домой

Ты не знаешь, что такое жара, если не переходил границу летом из Техаса в Луизиану. Слов не найдешь, чтобы ее описать.

Деревья сдаются. Черепахи жарятся в своем панцире. Опиши это, если сумеешь.

Для девочки мало что есть хуже, чем злая бабка. Маме положено шлепать тебя и командовать, чтобы знала, что хорошо, что плохо, когда растешь. Бабушки, даже если они были строги со своими детьми, внуков балуют и всё им прощают. Верно ведь?

Си встала в цинковой ванночке и сделала несколько мокрых шагов к раковине. Она налила ведро холодной воды из крана, добавила в теплую ванну и снова села. Ей хотелось побыть в прохладной воде, пока хиреющий предвечерний свет подгоняет чехарду в ее мыслях. Сожаления, оправдания, праведные доводы, ложные воспоминания и планы на будущее то мешались в кучу, то выстраивались, как солдаты. Ну, наверное, такими и должны быть бабушки, думала она, но для маленькой Исидры это было совсем не так. Потому что мама и папа работали с рассвета до темноты, они не знали, что мисс Ленора льет воду вместо молока в пшеничную соломку на завтрак Си и ее брату. И врать им никто не велел, что красные полосы у них на ногах — от игр у ручья, от колючек ежевики и черники. Даже их дедушка Салем молчал. Фрэнк сказал: он боится, что мисс Ленора бросит его, как прежние две жены. Для старика, которого уже не возьмут на работу, Ленора, получившая пятьсот долларов страховки за покойного первого мужа, была удачным уловом. Вдобавок у нее был «форд» и собственный дом. Салем Мани настолько ценил ее, что ни звука не произносил, когда солонину делили на них двоих, а детям доставалось только понюхать. Им и так сделали большое одолжение, пустив к себе бездомных родственников, когда их выгнали из Техаса. То, что Си родилась в дороге, Ленора сочла очень дурным знаком для ее будущего. Порядочные женщины, сказала она, рожают дома, в постели, под присмотром знающих христианских женщин. И хотя только уличные женщины, проститутки, идут рожать в больницу, у них с младенцем, по крайней мере, есть крыша над головой. А на улице родиться — или в канаве, как она обычно говорила, — прелюдия к негодной, грешной жизни.

Дом Леноры был достаточно просторен для двоих, пускай, троих, но не для бабки с дедом и папы с мамой, дяди Фрэнка и двоих детей, причем одна была младенцем и вопила. С годами переносить тесноту становилось все труднее, и Ленора, считавшая, что она выше всех в Лотусе, сосредоточила свое недовольство на девочке, рожденной «на улице». Стоило девочке войти, она хмурилась, стоило уронить ложку, споткнуться о порожек, у нее опускались углы рта, и то же самое, если расплеталась косичка. Ни одной оплошности не прощала девочке неродная бабушка, и всякий раз слышалось за спиной ее ворчание: «недаром в канаве родилась». Все эти годы Си спала с родителями на полу, на тонком тюфячке, немногим мягче половиц под ним. Дядя Фрэнк — на двух составленных стульях, а молодой Фрэнк — на задней веранде, на наклонной доске качелей, даже в дождь. Родители, Ида и Лютер, работали каждый на двух работах — Ида днем собирала хлопок или обрабатывала какие-нибудь другие посевы, а вечером на лесопилке подметала хибарки лесорубов. Лютер и Фрэнк работали в поле у двух плантаторов из соседнего Джеффри и были рады работе, от которой отказались другие. Большинство молодых ушли на войну, а когда она кончилась, не вернулись снова работать на хлопке, арахисе и на лесоповале. Дядя Фрэнк тоже ушел на войну. Он попал на флот, коком, и был рад, потому что не надо иметь дело со взрывчатыми веществами. Но его корабль все равно утонул, и мисс Ленора повесила в окне золотую звезду, словно это она, а не кто-то из прежних жен Салема была почтенной матерью-патриоткой, потерявшей сына. От работы на лесном складе Ида заболела астмой и умерла, но работа ее была не напрасной: после трех лет у Леноры они смогли снять дом у старика Шеперда, который каждую субботу утром приезжал за арендной платой.

Си помнила, какое облегчение и гордость испытывали они, оттого что у них собственный сад и собственные несушки. Семье этого было достаточно, чтобы чувствовать себя здесь как дома, и соседи могли наконец предложить им дружбу вместо жалости. Все они, кроме Леноры, были суровы, но отзывчивы. Если у кого-то был излишек перцев или капусты, они настаивали, чтобы Ида взяла. Была окра, свежая рыба из речки, лишние три ведра кукурузы и всякое разное — не пропадать же продуктам. Они охотно делились с чужими. Готовы были приютить пришлого, даже — и особенно — если он скрывался от полиции. Вроде того испуганного окровавленного мужчины: его вымыли, накормили и отвезли дальше на муле. Приятно было иметь свой дом, и чтобы мистер Хейвуд вставлял их раз в месяц в список для покупки нужного в магазине в Джеффри. Иногда он привозил детям книжки комиксов, жвачку, мятные подушечки бесплатно. В Джеффри были тротуары, водопровод, магазины, почта, банк и школа. А Лотус был на отшибе, без тротуаров, без водопровода — всего полсотни домов да две церкви, и в одной богомольные прихожанки учили чтению и арифметике. Си думала, что было бы лучше, если бы было больше книг, а не только басни Эзопа и Библия для детей — и намного, намного лучше, если бы ей позволили посещать школу в Джеффри.

Поэтому, думала Си, она и сбежала с подонком. Не будь она такой темной, выросшей в никчемном недогородишке, где не было ничего, кроме работ по дому да церковной школы, она такой бы глупости не сделала. И под надзором, под надзором, под надзором у всех взрослых, с восхода до заката, и в подчинении не только у Леноры, но у каждого взрослого в городе. Поди-ка сюда, девочка, тебя никто не учил шить? Да, мэм. Тогда почему у тебя так подол висит? Да, мэм. То есть нет, мэм. Ты что, помадой накрасилась? Нет, мэм. А чем тогда? Вишни, мэм, то есть ежевика. Ягоды ела. Ври больше. Вытри губы. Слезай с дерева, слышишь? Завяжи туфли, положи свою куклу тряпичную, возьми щетку, не сиди нога на ногу, ступай прополи сад, стой прямо, не смей огрызаться. Когда ей и другим девочкам исполнилось четырнадцать и они стали поговаривать о мальчиках, Си была избавлена от всяких приставаний из-за старшего брата, Фрэнка. Ребята знали, что она не про них. Вот почему, когда Фрэнк и двое его лучших друзей ушли в армию, она, как говорила Ленора, польстилась на первого же, кто носил брюки вместо комбинезона.

Звали его Принсипл, но он называл себя Принцем. Приехал из Атланты в гости к тете, смазливый парень, блестящие туфли на тонкой подошве. На девушек произвел впечатление его городской выговор и то, что они сочли искушенностью и богатым жизненным опытом. На Си — больше всех.

Теперь, поливая плечи водой, она в сотый раз удивлялась, почему не спросила хотя бы у тети его, с какой стати понесло его в эту глухомань, вместо того чтобы перезимовать в большом злом городе. Но она была беззащитна — ее будто носило в пространстве, где обитал прежде брат. Вот что значит иметь рядом с собой умного, твердого брата, который опекает тебя и защищает, — у самой ум взрослеет медленнее, думала она. Кроме того, Принц любил себя так беззаветно, что невозможно было усомниться в его убежденности. Так что если он говорил, что она красивая, она ему верила. Если говорил, что в четырнадцать лет она женщина, она ему верила. И если он сказал, что она нужна ему как жена, то на это ответила Ленора: «Не раньше, чем ты станешь законной». Что значит «законной», непонятно. У Исидры даже не было свидетельства о рождении, а до администрации округа — сто миль. Поэтому позвали его преподобие Олсопа, он их благословил, вписал их имена в громадную книгу, и они отправились домой к её родителям. Фрэнк ушел в армию, поэтому спали на его кровати, где и произошло большое дело, о котором предупреждали люди, иногда посмеиваясь. Оказалось, не столько больно, сколько скучно. Си думала, что потом будет лучше. «Лучше» — оказалось просто больше, и притом что количество увеличилось, приятным в этом была только краткость.