Кун-Суук Шин - Я буду рядом

– Да.

– Я была плохой матерью. Особенно для Миру.

Она открыла шкаф и достала с верхней полки коробку.

– Это принадлежало ей.

В коробке оказался дневник и аккуратно сложенные письма, которые когда-то, судя по всему, были приколоты кнопками к стене.

– Мы сняли все это со стен.

Я просмотрела письма. Они были адресованы мне, Мен Сё и профессору Юну.

– Ты возьмешь их?

Мать Миру спокойно смотрела на меня. Я закусила губу и кивнула, больше уже ничего не могла сделать, лишь стояла и смотрела, как ее мать заворачивает коробку в кусок ткани.

На обратном пути мать Миру неожиданно сказала:

– Мы кремировали и развеяли ее пепел по ветру.

Она бесконечно завязывала и развязывала узел ткани на завернутой коробке. У меня не хватило духу спросить ее, где именно они развеяли пепел Миру. Она сказала, что Миру так похудела, что уже не походила на человека. Я отвернулась и стала смотреть в окно на горы.

– Она стала легкой, как снежинка, – сказала ее мать, голос звучал все тише.

Мой взгляд затуманился, и я уже не видела деревьев. Пока Миру находилась в том пустом доме и голодала, пока Эмили изо всех сил царапала полы в попытках остановить Миру, чем занималась я? А я тем временем носилась по городским улицам в компании Мен Сё с раскрасневшимися от возбуждения щеками. Я потерялась в бескрайнем море чужих людей. И пока мы с ним бродили по улице с незнакомцами, взявшись за руки, распевали песни и осаждали городскую ратушу, Миру увядала, как цветок, в этом пустом доме у подножия гор и писала нам бесконечные письма, а затем развешивала их на стенах.

Когда мы прощались с матерью Миру, она не вышла из машины. Она даже не взглянула на меня. Я ступила на тротуар, так и не спросив, могу ли взять с собой Эмили. С коробкой в руках, где лежал дневник Миру, я направилась к вокзалу, но не выдержала и обернулась. Машина с матерью Миру стояла на том же месте. Я прошла еще несколько шагов и снова обернулась. Машина не двинулась с места. Почему вдруг в этот момент я вспомнила мамино лицо? Мама тогда чувствовала себя виноватой за то, что умирает. Мама отправила меня в город, когда узнала, что больна. Я вдруг развернулась и ринулась обратно к машине. Я торопилась, спотыкалась на бегу, ужасно боялась, что они уедут прежде, чем я успею добежать до машины. Я постучала в окно машины с ее стороны. Я не могла успокоиться, пока она не опустила стекло.

– Пожалуйста, откройте дверь!

Мать Миру скользнула по мне безучастным взглядом пустых глаз.

– Пожалуйста, откройте дверь!

Она распахнула дверцу машины. Я поставила коробку с дневником Миру на землю, наклонилась и обняла мать Миру. Ее сухое лицо прикоснулось к моей щеке.

– Мадам, я уверена, Миру очень сожалела о происходящем. – Я положила голову на ее плечо. – Не сомневаюсь, она очень хотела бы вам это сказать.

– Спасибо тебе! – Мать Миру похлопала меня по спине обеими руками. – Спасибо, что не спросила, почему я оставила ее там.

Я закусила губу – просто не имела права задавать этот вопрос, ведь я сама оставила Миру в одиночестве.

– А теперь уходи! – Она оттолкнула меня. – И давай постараемся больше никогда не ветре… – У нее сдавило горло, и она не смогла выговорить последнее слово.

«Давай постараемся больше никогда не встречаться». Она пыталась вновь обрести голос. И тогда я, словно преодолевая невидимое сопротивление, забралась в машину и закрыла за собой дверь. Я посмотрела в окно на коробку на земле около машины. Мне стало больно при мысли, что между людьми могут быть такие отношения. Такие, как между мной и матерью Миру, когда нам не оставалось ничего другого, как сказать: «Давай постараемся больше никогда не встречаться». Хотя сегодня мы увидели друг друга впервые в жизни. Мы еще долго вот так сидели в машине, не в силах окончательно расстаться. Наконец, водитель вышел из машины, поднял с земли коробку и поставил на сиденье машины. Мы сидели рядом, вызывая недовольные взгляды прохожих, вынужденных обходить машину. И некоторое время спустя мать Миру, наконец, прервала молчание и спросила меня:

– Не хочешь ли ты взять кошку?

Я откашлялась и отодвинула в сторону несколько книг на полке. В этот момент я вспомнила, как профессор Юн, заметив мой интерес к его книгам, предложил брать у него на время его книги. Когда я впервые зашла в его кабинет, книги сразу привлекли мое внимание. Разве могла я тогда представить себе, что однажды поставлю дневник Миру на полку среди этих книг?

Я уже собиралась втиснуть дневник между другими книгами, как вдруг Мен Сё, наблюдавший за мной, сказал:

– Юн, подожди.

Я обернулась и взглянула на него. Тут он вытащил из кармана пальто, а затем протянул мне свернутое письмо:

– Давай это тоже туда положим.

Я уставилась на свернутое письмо. Неужели Миру отправила ему письмо? Словно читая мои мысли, он ответил, что сам написал это письмо. Я вспомнила: через полгода после смерти Дэна я написала ему письмо с приглашением посетить дворец Кенбоккун, то письмо он уже никогда бы не смог получить. Когда Мен Сё узнал о Миру, он не сказал о ней ни слова. Он лишь напивался в разных местах и звонил мне из телефонов-автоматов в любое время суток. Так, значит, он написал ей письмо. Мне стало немного легче. Я открыла дневник, чтобы он мог вложить между страницами свое прощальное письмо к Миру.

– Хочешь прочесть его?

– Нет.

Должно быть, мой голос прозвучал чересчур твердо. Он некоторое время смотрел мне прямо в глаза.

– Оно адресовано Миру, – ответила я.

– А что это?

Вкладывая свое письмо в дневник, он заметил между страницами множество других писем. Все они висели на стенах в пустом доме бабушки Миру. Письма она написала нам, но так и не отправила. Эти письма я одно за другим вкладывала в пустые страницы ее дневника. На одной странице, которую он открыл, лежала открытка, а не письмо. Она предназначалась профессору Юну. Одинокий выцветший листок был приклеен к обратной стороне открытки, и его очертания проступали сквозь бумагу. Мен Сё смотрел на почерк Миру.

– Тебе не надо их читать, – сказала я.

Он перевел вопросительный взгляд на меня.

– Она так и не отправила нам все эти письма.

Я долго думала, прежде чем вложить открытки и письма, написанные Миру в том доме, в ее дневник. Поначалу мне казалось правильным отдать Мен Сё письма, которые она писала ему, а профессору Юну – предназначенные для него. Не говоря уж о том, что мне следовало прочесть письма, адресованные мне. Но она так и не отправила их нам. И теперь уже никак нельзя было узнать, хотела ли Миру, чтобы мы прочитали ее послания. Коробка, отданная мне матерью Миру, целый месяц простояла на моем столе. Время от времени я ласково касалась рукой писем, адресованных Мен Сё, мне, профессору Юну. А затем, как-то поздно ночью, я решила вложить их в дневник, который Миру везде носила с собой. Я наклеила письма на пустые страницы. После этого я решила отнести ее дневник в кабинет профессора Юна, где хранится коллекция книг писателей, умерших совсем молодыми, еще до тридцати трех лет. Листая страницы с приклеенными к ним письмами, я с трудом сдерживалась, чтобы не прочитать их. Ее строчки проносились у меня перед глазами, словно смерч. Она написала что-то о том, как сажать клубни картофеля. В письмах мне мелькало имя Дэн. Забываясь, я начинала читать, но тут же изо всех сил зажмуривала глаза и торопливо наклеивала письмо на страницу. Но слова «мне очень жаль», «я не сдержала обещание» все равно упрямо проступали на бумаге, и я волей-неволей читала отрывки воспоминаний о тех днях, когда мы вместе гуляли по городу. В одном письме, начинавшемся словами: «Дорогой Мен Сё!», она, судя по всему, вспоминала, как когда-то в детстве они катались на санках и упали в реку. Мне попадались на глаза строчки, которые Миру переписала из прочитанных когда-то книг: «Его каждодневная жизнь была сплошным страданием человека, который любит сокровенное, и писательство стало для него своеобразной мольбой о спасении», – Кафка. «Брось холодный взгляд / На жизнь, на смерть / Всадник, мимо проезжай!» – Йейтс. «Жил, писал, любил», – Стендаль. На одной открытке я увидела стихотворение Жюля Супервьеля [21]: