Факир Байкурт - Избранное

И Карами по-свойски хлопнул американа по колену.

— Скажи-ка, Харпыр-бей, этот войлочный ковер гуд?

— Гуд, очен гуд!

— Раз гуд, бери себе! Дарю! Деньги — ноу, ноу мани. Понимай?

Такой поступок Карами ошарашил моего сына (я видел это), больше того — задел за живое. Вот, мол, думает он, Карами американу ковер дарит, а я в такой малости, как куропатка, отказываю… Ох, чует мое старое сердце, добром все это не кончится. И ничего я поделать не могу. Сейит цельных два дня ждал этого прохвоста в Анкаре, притащил к нам в деревню, в горы возил, обихаживал. А сейчас Карами ему поперек пути становится, отбивает у него американа.

А ведь это еще с какой стороны посмотреть, который из подарков ценнее — ковер или Яшарова куропатка. Я своего сына насквозь вижу. Мне ли не понимать, как он сейчас крутит в голове и так и этак, чтоб дело уладить. Не будь меня здесь, он наверняка не устоял бы. Но и я не собираюсь пускать все на самотек. Уж мы с моим Яшарчиком придумаем что-нибудь, чтоб уберечь куропатку.

Американ чего-то там болтал без умолку, дочери Карами одну за другой накручивали пластинки, хозяйка подала нам кофе, Пашаджик затянул песню, а я все думал и думал, до сих пор думаю. Уйти бы из этого поганого дома, но как оставить Сейита наедине со всей этой сворой? Они его вмиг облапошат. «Терпи, Эльван-чавуш, терпи!» — скомандовал я самому себе. Пускай сначала американ уляжется спать, пускай гости разойдутся, вот тогда и мы с Сейдо уберемся восвояси. С моего сына-дурня глаз спускать не след…

Думаете, мне не жаль сына? Еще как жаль. Он ведь, бедняга, весь истерзался. То руки потирает, то пальцы ломать принимается. Для него встреча с американом — редкое везение, и если он упустит свой фарт, то, почитай, всем его мечтам конец. Он станет навроде того кукурузного стебля, чьи корешки червяк источил, — на глазах зачахнет. Я себе душу наизнанку вывернул, чтоб хоть чем-нибудь сыну пособить. Наконец надумал кое-что.

— Время позднее, любезные, — говорю я. — И гостю и хозяевам пора спать, тем более что завтра с утра пораньше вам на охоту отправляться. А вечерком милости просим к нам, к нашему столу. Нынче Харпыр-бей отведал вино богача, пускай завтра отведает бедняцкого хлебушка. Позовем Мухаррема из Авшара с его сазом, хорошие песни послушаем. Будет и у нас застолье, может, лучше, может, хуже, но не так, как здесь.

— Уж если за что берешься, так делать надо наилучшим образом, — обозлился вдруг Карами. — Разве под силу вам принять гостя как следует? Где вы его посадите, где уложите? У вас и веранды в доме нет. А уж мягкой кровати и подавно.

Этот надутый гусак Карами никак в толк не возьмет, что такое человеческое отношение. Только и знает, что кичится своим богатством. Бедняков и за людей не почитает.

— Нет, гад Карами! — Я схватил свою трость. — Не тебя спрашивают, так помалкивай. Пускай Харпыр-бей отвечает. Нет при моем доме веранды, зато есть чистый двор, там и накроем стол. Нет у меня и «райского ложа», зато есть чистые шерстяные матрасы. На них тоже сладко спится. Это и дураку ясно, что ты — богач, а мы — бедняки. Но тебе лучше язык за зубами придержать, когда не тебя спрашивают. Жду твоего ответа, Харпыр-бей.

— Не понимай ваши слова. Ничего не понимай…

— А-а! Когда не выгодно, так «не понимай»! Хитрец ты этакий! Ты есть завтра на охота ходить, вечером в моем доме гостить. Теперь понимай?

— Я есть завтра ехать в Анкара.

— Послезавтра поедешь в Анкару. У меня в доме хорошее вино, куропатки, хорошая шерстяная постель. Переночуешь в бедном доме, а утром в город вернешься.

— Спасибо, спасибо! Большой сэнкю. Я есть очен довольный. Я есть очен просить куропатка Сейит.

Будь ты неладен! Никак его с этой мысли не собьешь. В могилу, видать, решил вогнать меня, старого.

— Эта куропатка не Сейита. Хозяин — мальчик. Он ее очень любит. Сколько раз повторять?

— Я много денег иметь. Я буду давать сто пятьдесят доллар за такой хороший куропатка. Очен гуд куропатка. Сто пятьдесят доллар!

— Хозяин куропатки — мальчик, ребенок. Понимай? Не можем мы отдать тебе чужую птицу. Не проси…

— Эх, будь эта куропатка моя…

— И я бы отдал, будь она моя…

— И я…

Сейит места себе не находил. Измучился, бедняга, навроде того кабана, которому пуля в легкие угодила. Он себя вдвойне униженным чувствовал оттого, что весь этот балаган разыгрывался на глазах Карами и Пашаджика. Не зря говорится: плюнешь вверх — усы обслюнявишь, плюнешь вниз — в бороду угодишь. Но меня он побаивается.

— Неужто, Карами, ты не знаешь простого: есть вещи, которые можно просить, а есть такие, что и просить-то грех. И ты, Пашаджик, должен знать это, — сказал я.

— Разве куропатка из таких вещей, что и просить нельзя? Вот это новости! Такого мы не слыхивали.

— Эта куропатка особенная. Ребенок в нее всю душу вложил. Куда ни пойдет, всюду ее с собой берет. Он без нее и дня не может, и она без него — то же самое. Ее из клетки выпустили в лесу, так она через два дня вернулась, да не одна, а с дружком. Вы помните этот случай. У кого ж рука поднимется отнять ее у ребенка? Попросил бы американ у меня быка — валлахи, отдал бы. Но куропатка не моя. И деньги тут ни при чем. Пускай он даже и не набавляет цену — только время понапрасну тратит. Мы куропатками не торгуем, и мы не из таковских, кто дружбу с деньгами путает. Я все сказал. Пошли, Сейит, отсюда.

Сейит вылез из-за стола.

— Хорошо, Эльван-чавуш… Хорошо. Пускай будет по-твоему, — обронил Карами, тоже поднимаясь.

Поднялся и Пашаджик.

— Какая жалость, что эта куропатка не моя… Право, другому человеку свои мысли в голову не вложишь. Из-за какой-то птички-невелички такой срам приняли — гостю отказали в просьбе! Да мы теперь на всю округу прославимся как последние сквалыжники. И не только на округу — в Анкаре о нас слава пойдет. Уедет завтра Харпыр-бей в столицу, там его спросят: ты чего такой невеселый вернулся? — а он в ответ: в деревне Дёкюльджек попросил в подарок маленькую куропатку, а мне отказали. Какими глазами теперь Теджир Али людям в глаза смотреть будет? На весь квартал ославится.

— Ничего страшного не случилось! Куропатка принадлежит ребенку. По-моему, я говорю понятно.

— Все ясно, Эльван-чавуш, — сказал Карами. — Ты прав. Не обижайся на нас. До свидания. До свидания, Сейит.

Встал и Харпыр-бей, пожал нам с Сейитом руки. Жена Карами проводила нас до лестницы. Пашаджик пока остался.

Домой мы шли, насилу ноги волоча.

— Эх, сын, ну и в историю же мы влипли!..

— Если б куропатка не была Яшарова…

— Что говорить! Отдали бы, не раздумывая.

Дом нас встретил сонной тишиной. Все спали, кроме Яшара. Я тихонько подошел к нему. Клетку с куропаткой он поставил в изголовье, и правильно сделал.