Факир Байкурт - Избранное

Прежде чем лечь спать, я самолично проверил запоры на своих дверях. Недаром говорится: «Привяжешь осла к столбу покрепче, так бог его и постережет». Много умного нам предки завещали.

Рассказывает Сейит.

Я лег в постель, но сна — ни в одном глазу. То на один бок повернусь, то на другой, а толку никакого. Бургач и Дуду что-то бормотали спросонья, Али дрых мертвецким сном. А я, ворочаясь с боку на бок, мешал спать Исмахан.

Ну и каша заварилась — теперь расхлебывай! Подонок Карами сманил у меня гостя, а с ним вместе единственную мою надежду. Навряд подвернется мне еще раз такой случай. Напоил его, накормил до отвала, да еще и войлочный ковер подарил. Попробуй теперь заполучи обратно американца. Теджир Али наверняка сказал бы мне так: «Взялся опекать американца, так будь любезен доводи дело до конца. Должен был у себя в доме его оставить, угостить и спать уложить. А приглянулась ему твоя куропатка — нечего ломаться, отдать надо. Человек тебе полтораста долларов предлагает, а ты нос воротишь. Американские деньги — сильные деньги. На наши, считай, больше двух тысяч получается. Да, сплоховал ты, брат».

В самом деле, где это видано, чтоб за какую-то куропатку этакие деньжищи отваливали? Помнится, на базаре в Кырыклы отличного сокола продавали за триста лир. А за нашу куропатку почти вдесятеро больше предлагают. Повезло тебе, Сейдо, цени! Лови удачу! Отдашь ему куропатку — вдвойне выгадаешь: и деньги привалят, и расположишь его к себе. Тогда он уж точно устроит тебя и сына на работу.

До первых петухов я так и не сомкнул глаз, все думал и думал. То ли еще будет утром! Яшар клетку с куропаткой поставил у себя в изголовье. Как взять ее, чтоб на охоту пойти?

Я прислушался к Исмахан. Вроде спит. Чтобы удостовериться, положил руку ей на живот. Если не спит, непременно повернется ко мне. Нет, не шелохнулась. Значит, крепко спит. Сейчас я потихоньку встану, тихонько пройду в комнату, где спят Яшар с дедом, возьму клетку и перепрячу ее. Утром пораньше возьму — и айда на охоту. Иначе два часа препираться будем, опозоримся перед людьми. А вечером видно будет, отдавать куропатку Харпыру-бею или не отдавать. Если будет возможность оставить ее, то не отдам. Я своему сыну зла не желаю. Но если американец по-прежнему будет настаивать, ничего не поделаешь, придется отдать. Какой бы она золотой ни была, эта куропатка, птица есть птица, и нельзя из-за нее обижать человека.

А вдруг отец проснется? Конечно, проснется. Он спит чутко, как лиса, от малейшего шороха просыпается. Что ж, ежели он лиса, мне придется стать лисом. Бесшумно открою дверь, бесшумно возьму клетку. И воздух не шелохнется от моих шагов. Не проснется отец.

Будто змея, которая вылезает из старой кожи, я выскользнул из-под одеяла. Поднялся на ноги, нащупал рукой стену. Темень — хоть глаз выколи. Сквозь окошко пробивается слабый лунный свет, но его мало, и я собственных пальцев не вижу.

Без единого шороха приблизился я к двери отцовой комнаты. Это у меня хорошо получилось. Осторожно взялся за дверную ручку, нажал на нее, но дверь не поддалась. Наверно, войлок, которым отец обил свою дверь, загнулся и мешает открыть. Я нажал сильней. Напрасно! Странно, почему дверь не открывается? Неужели отец заперся изнутри? Вот оно что! Когда мы вернулись, он что-то подозрительно долго возился с дверью. Значит, запер.

Ничего не поделаешь, придется ждать утра.

Вернулся и опять залез под одеяло. И тут боль шилом пронзила мне сердце: а вдруг отец не спал и слышал, как я пытался открыть дверь? А может, и Исмахан слышала? Проклятый дом! Живем здесь, будто посаженные в один сундук правоверный и гявур. Из-за этой куропатки — будь она неладна — совсем свихнулись.

Скорей бы уж утро наступало, там видно будет. А спросит меня отец, не пытался ли я ночью войти в их комнату, скажу, что это ему во сне привиделось. Как вернулись, мол, из гостей, так я и заснул без задних ног. Не станет же он настаивать… А если Исмахан спросит, не вставал ли я ночью, почему до утра как на угольях вертелся, отвечу: ошибаешься, жена, не можешь ты этого знать. Я тебя, мол, будил, добудиться не мог, спала как убитая. Не можешь ты знать, вставал я ночью или нет.

А что мне остается делать? Подожду до утра. Там видно будет.

Рассказывает Эльван-чавуш.

Была глубокая ночь. Яшар пригрелся у меня под боком, сладко посапывал, а ко мне сон все не шел и не шел. Вдруг слышу, кто-то крадется к моей двери, пытается ее тихонько открыть. А вот и еще раз. Сейит! Не иначе как мой безмозглый сын ломится в комнату! Не придумал, видать, ничего лучше, как тишком стащить клетку с куропаткой, а с утра пораньше, пока мы еще будем спать, уйти на охоту. Весь день проведут в горах, а под вечер «Бери, друг!» — скажет проклятому американу. Еще небось уговаривать станет: «Бери, не сомневайся! Подумаешь, какая-то куропатка! Пускай теперь твоя будет». Он и денег принять не захочет, назло паразиту Карами. Вот, мол, ты ему ковер, а я куропатку!

Не выйдет! Ты хитроват, да отец башковит. Ты волк молодой, а я матерый. Молодец я, что дверь на засов запер. Да я ж тебя насквозь вижу, каждую твою думку, каждое хотение — сын ты мне или не сын? Первую рогатку ты одолел, Эльван-чавуш. Теперь бы и остальные осилить. Посмотрим еще, чья возьмет. Думай, думай, старый, что делать, как быть. Надобно нашу куропаточку из беды выручать. И ее, и нас самих. Колыхается вокруг море бед и горестей. Как выбраться на берег? Что не так сделаем, осрамимся перед всем честным народом. Не сбережем куропатку — Яшар, дитятко мое, рассудка лишится. И мы виноваты будем. Взыщется с нас за это! Ну, Эльван-чавуш, старый вояка, пораскинь мозгами, придумай что-нибудь! Мало ли тебе приходилось на своем веку из всяких бед выпутываться?! Всю жизнь, почитай, только и делаю, что на брюхе ползаю, от одной беды ускользаю — в другую вляпываюсь. Доля моя горькая… Были времена, когда тебе, сержант Эльван, надо было сметку проявлять с иноземцами — греками, англичанами. А нынче твои супротивники — родной сын, плоть от плоти твоей, да односельчанин, да гость, американ Харпыр. Придумай же что-нибудь, сержант!

Утром Сейит придет за куропаткой. Ни я, ни Яшар не сможем ему противостоять. Достанет ли у меня духу кинуться на сына с топором в руках? Что люди скажут? Ведь не его осудят, а меня. А слов моих он слушать не станет, за руку этакого здоровяка не удержишь. Посмею ли я внуку приказать поднять руку на отца? Не посмею. Нет, другой выход искать нужно. Как бы сделать, чтобы Сейит, проснувшись, не нашел куропатку в доме? Надо спрятать клетку, пока утро не наступило. Но как? Разве удастся выйти из комнаты так, чтобы он не заметил? Чутко спит, лисий сын, проснется, силой отнимет клетку и чуть свет побежит к Карами.