СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB - Кирилл и Мефодий

— Если они узнают, они сожгут наш дом, Чтобы не случилось зла, надо будет рано утром сообщить им...

Кому он хотел сообщить, Климент не знал, но, судя по всему, сын не желал им добра. Вскоре они вернулись в дом, но отец был озабоченный и грустный. Тогда Ангеларий долгим взглядом посмотрел на молодого человека и, прикоснувшись пальцами к его лбу, усыпил его.

Хозяин ничего не заметил, но рано утром, когда он хотел разбудить сына, тот не просыпался и лежал как мертвец. В доме поднялся шум. Мать плакала, отец ходил сам не свой, ему не хотелось верить, что с единственным сыном случилось самое худшее. После обеда, не в силах сдержать себя, он с горечью стал обвинять в беде гостей, назвав их колдунами и врагами единого бога. Он решил, что господь покарал его за то, что он оказал гостеприимство этим людям, грешным перед богом. Он уже хотел собственными руками связать их и передать в руки врагов, но Климент сумел убедить его в их добрых чувствах. Когда старик успокоился, Климент сказал:

— Ты ошибаешься, думая, что мы виновны в смерти твоего сына. Мы уверены, что ради нас господь вернет ему жизнь.

Когда их молитвы заглушили плач матери, Ангеларий наклонился над парнем, и, к великому изумлению всех, тот открыл глаза...

Тогда хозяин упал на колени и стал просить прощения за слова, которыми обидел гостей. Климент видел радость и раскаяние на его лице и чувствовал себя виноватым в том, что он и его друзья причинили ему столько хлопот и тревог. Вечером трое гостей простились с добрым человеком и пошли к реке, туда, где их ждал плот. С трудом спустив его на воду, они поплыли вниз по течению.

Гроза надвинулась неожиданно, раскаты грома гулко грохотали по небу, как топот копыт целого табуна, сбившегося с пути на бешеном скаку. За далекими холмами, непрерывно наплывая, клубились черные тучи, а между тучами и холмами возникло какое-то странное серебристо-металлическое свечение. Деревья на гребне холмов походили на хищные руки, которые стараются поймать и задержать тучи. Дикий свист вихря в ветвях заполнил всю долину и заставил сердце кавхана Петра сжаться от недоброго предчувствия и опасения за судьбу созревших хлебов. Лишь бы не выпал град! Тучи были черные, и это его немного успокаивало.

Кавхан скакал на гнедом коне в белых «носках» и время от времени оглядывался на свою маленькую свиту. Все припали к шеям лошадей, чтобы не сорвало ветром.

— Остановимся, а? — крикнул кавхан, но его слова утонули в шуме бури.

Доскакали до большого утеса. Здесь ветра не было. Кавхан соскочил с коня и, взяв его под уздцы, оперся спиной о скалу; то же самое сделали и остальные. Во всполохах молний Овечская крепость, возвышавшаяся на горе, была похожа на человека, который шлет проклятия небесным силам. Виднелись только две башни у ворот, а может, была всего одна и она раздваивалась при вспышках молний. Кавхан, который много раз бывал в крепости, теперь спрашивал себя, сколько башен на самом деле — одна или две? Час назад они покинули цитадель, увозя с собой недоброе чувство к ее таркану. Он стал большим приятелем Расате-Владимира и часто выезжал с ним в лес на охоту, а рабы рассказывали об их пьяных гульбищах и о женщинах, которые под покровом темноты приходили неизвестно откуда. Эти женщины потом неделями не уходили из крепости, и их разнузданный смех тревожил селение внизу, где люди, порой мучительно борясь с собой, старались жить, не нарушая новых законов и предписании. А они были строгими и суровыми. «У кого есть жена, и он блудит с рабынею, то надо поймать распутницу, и князь этой страны должен изгнать ее и продать в другую страну, а деньги за нее раздать бедным. Прелюбодей должен по божьему закону быть отдален от людей и семь лет обязан соблюдать пост: два года он не имеет права входить в церковь во время литургии, а должен стоять снаружи; еще два года он может быть в церкви только до чтения святого Евангелия, а в остальное время пусть стоит снаружи: следующие два он может слушать литургию только до «Верую в единого бога» и лишь на седьмой год получает право слушать всю литургию, но еще не может есть скоромного. Все семь лет он должен есть только хлеб и пить воду!» Еще строже был закон для неженатых мужчин: закон обязывал их заплатить тридцать солидов рабыне и ее хозяину и поститься в течение шести лет, а если мужчина был беден, то у него отнимали все имущество и отдавали хозяину рабыни. Эти законы должны соблюдаться всеми, если князь и его приближенные хотят, чтобы их подданные и рабы верили им. И разве справедливым князем будет тот, у кого существуют две различные мерки, для подданных?

Слухи о Расате-Владимире и овечском таркане быстро распространялись и очень огорчали Бориса-Михаила. Слухи были неопределенные, и потому князь не спешил принимать меры, но когда их подтвердили «Доксовы дети», князь велел кавхану немедленно скакать в Овеч. Кто-то, похоже, упредил таркана, так как Петр застал крепость в полном порядке. Ему сказали, что внизу есть какие-то женщины, и кавхан распорядился, чтобы их привели, но они оказались молодыми жницами, идущими в Загорие в сопровождении старого годулара на тощем осле. Девушки, впервые отправившееся на заработки, сгрудились за спиной старика и с безграничным любопытством глазели на кавхана и его людей.

Петр отпустил их, а сам, поговорив с тарканом об урожае и новых рабах, тронул коня и поехал вниз. Свита последовала за ним. Кавхан ехал и думал об увиденном и неувиденном. Увидел он неприступную, в хорошем состоянии крепость, но уносил с собой ощущение, что его обманули, что таркан вовсе не испытывает уважения к послам князя, а увиливает, как уж.

И теперь, слушая шум бури, кавхан старался проникнуть в мысли таркана. По всему было видно, что этот человек не желает им добра. Во время прошлого бунта он принял у себя часть войск Ирдиша-Илии, которые были выделены в резерв, и благодаря этому вошел в доверие к Борису-Михаилу. Но тогда и не могло быть иначе. Таркан очень хитер, он понимал, что бунт будет подавлен, так как у князя большое войско... У кавхана Петра было тонкое чутье на такие вещи. Он встречался в Риме с папой, сталкивался в Константинополе с византийским лукавством, встречал и провожал немецких послов, которые перед своим прибытием распускали слух о своей непобедимости в дипломатической игре, а теперь вот таркан, укрепившись на высокой скале, пытается перехитрить его. Кавхан уехал из Овечской крепости, прикинувшись довольным тем, что видел и слышал, но он заметил и хорошо запомнил лукавое подмигивание таркана своим людям, торжествующую усмешку, спрятанную под нависшими усами, и непочтительность, прикрываемую патиной фальшивой любезности. Этого ему было достаточно, чтобы понять, кто стоял против него — друг или затаившийся враг князя.