СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB - Кирилл и Мефодий

По старому обычаю, прежде чем войти в город, Борис отправился к священным камням. Там уже ждал боритаркан [22] Баритаркан — один из высших чинов в Первом Болгарском царстве (VII — IX вв.). Плиски, держа в обеих руках чашу с кумысом, которую он с достоинством преподнес владетелю. Борис принял ее, остановился среди камней и осторожно отпил кумыс три раза. От дневной жары камни были теплыми, и Борис охотно присел. Присели и гости, и встречающие, безмолвно склонив головы. Молчание длилось недолго. Первым его нарушил хан:

— Если небо почтит память хана-ювиги Пресияна хорошей погодой, я обещаю своему народу дать славно поесть и повеселиться.

Слова хана были выслушаны стоя. Люди чтили своего повелителя — и живого, и мертвого; но какими глазами посмотрят они на него, если он скажет им, что пройдет время, и на этих камнях люди будут только отдыхать, что забудется их святость и люди станут удивляться: кому и зачем были нужны они, кто их так поставил, кто украсил разноцветной землей? Эту землю испокон веков бережно клали под камни: она символизировала цвета трех небес, где находились палаты бога Тангры. Ныне в свите князя были представители ста знатных родов — оплот всех ханов; у пятидесяти двух в жилах не текло ни капли славянской крови. Это были люди, находившиеся в почете и у хана Омуртага, и у Маламира, и у Пресияна. Смерть каждого члена этих родов отмечалась воздвижением каменного столба. Представители родов Куригира, Чакарара, Кувиара, Ерамидуара, Ермиара весьма подозрительно смотрели на княжеский титул Бориса, хотя вводил его не он. Уже хан-ювиги Маламир присоединил к болгарскому и славянский титул. Даже на столбе в честь кавхана Ишбула в благодарность за водопровод вырезали слово «князь». Те же роды в свое время настаивали на смертном приговоре Энравоте — из-за его новой веры. Если Борис не будет смотреть в оба, они и на него набросятся, как волки. Знает он их норов. Трудно будет погасить старые капища... Борис поднял голову и долго смотрел на солнце. Когда он перевел взгляд на свиту, перед глазами возникли алые круги. Красный свет испугал князя, в сознании всплыла мысль о человеческой крови... Как бы не пришлось пролить ее ради веры!

Слова князя уже облетели город. Глашатаи сообщали о веселии, словно уже договорились с Тангрой о погоде. Борис пересек двор внутренней крепости, вошел в капище. Дверь в южной стене вела к усыпальнице отца. Борис вошел туда, и его обдало сыростью. Мурашки поползли по коже. Он присел на край каменной плиты и мысленно заговорил с усопшим;

«Я пришел, отец».

Тишина как будто отозвалась

«Я ждал тебя...»

«Пришел сказать тебе, что мост готов, но я все еще боюсь ступить на него».

«Неуверенный глаз впустую сеет стрелы...»

«А если дрогнет рука?»

«Тем хуже. Неуверенный глаз и робкая рука — вот где кроется погибель».

«Что ж ты мне посоветуешь?»

«Живые учатся у мертвых только терпению и молчанию, сын...»

Борис встал, провел ладонью по лицу. Совет был неплох. На каменном столбе с надписью плясали отсветы огня. Греческие буквы опоясывали столб: «Один Тангра велик! Один Тангра бессмертен! Все, получившее жизнь от него, должно однажды исчезнуть. Имя того, кто лежит под сим камнем, хан-ювиги Пресиян, сын Звиницы. Простри свою милость над его могилой, укрась его жилище в стране праведных. Он жил и умер твоим человеком...»

Когда он был похоронен, Борис знал и не стал читать дальше. Вновь провел он ладонью по лицу и пошел обратно. Его шаги гулко отозвались в тишине святилища. Одни из жрецов перед входом вышел ему навстречу и быстро завязал узелок в бороде — чтобы зло не постигло князя, чтобы укротить злые силы, идущие за человеком. Странная религия, сложенная из преданий, обогащаемая невежеством, не видящая жизни и ненужная времени. И с этой религией он хочет встать рядом с большими властелинами... Невозможно!

Вне усыпальницы буйствовала жизнь, деревья тянулись к солнцу, ветер резвился, гулял в травах, срывая лепестки цветов. Стая воробьев вдруг слетела с крыши дворца, подняла столбик пыли у ног князя и дружно умчалась, унося с собой веселое щебетание. Стражи смотрели с высоких крепостных стен вдаль — следили за табунами. Конюхи гнали их длинными кнутами и размахивали арканами.

Они ловили коней для скачек.

В этот день князь разрешил нарушить древний закон — седлать коней только во время войны. Он сам нарушил его, обещав дать двадцать необъезженных лошадей из одного табуна. Между стеной и большим земляным валом повара проворно расстилали скатерти, готовясь к общему пиру. Из домов и шатров высыпал веселый народ, неся с собой подушки или треногие табуреты. На самом верху вала слепой годулар пел песню. Борис остановил свиту и прислушался.

Песня была старой, знакомой с детства. Мать проклинает землю, потому что та засыпала след ее сына, проклинает солнце, которое высушило траву, и из-за этого потерялся след ее сына, проклинает облако, так как оно обрушило ливень на землю и залило след ее сына. И может быть, поэтому сын не возвращается домой. Ибо нет его следа, который привел бы его назад к матери... Борис подошел, достал из кожанок мошны на широком поясе византийскую монету и бросил ее в короб годулара. Услышав непривычный звук, годулар вздрогнул, и мелодия сбилась.

Колобар, проводник по дорогам, стал теперь проводником к месту пира; он расталкивал людей и вел знатных к зеленому лугу, уставленному богатейшими яствами, вокруг которых пестрели цветные подушки. Место Бориса было обособлено и возвышалось над остальными. Он поднял первую чашу кумыса — пир начался.

Феодора вдруг постарела: все потеряно, она всего лишь тень, никому не нужная и никого не привлекающая. Все искали опоры у ее всемогущего брата Варды, подлинного властелина. Его мир стал миром ее сына — императора. И, увы, не было ложью то, о чем тайно поговаривали: Варда увлек сына на скверный путь. Михаил потерял всякое человеческое достоинство. Слухи, доходившие до Феодоры, отзывались в материнском сердце глубокой болью. Она перестала тревожиться даже за престол. Мать была не в состоянии примириться с тем, что происходило во дворце. Слухи об оргиях в просторных императорских опочивальнях выходили за пределы стен. Молодой император был полностью развращен. Он начал наряжаться, как кокотки из харчевен, в присутствии Варды стоял, словно влюбленная девица, готовая на все, а в голосе его слышались слащавые нотки. Феодора решилась на встречу с Вардой. Два раза Феодора посылала слуг с приглашением посетить ее, два раза Варда отказывал без объяснений.

И Феодора, подавив гнев, пошла к нему сама. Сначала он не хотел ее принять, но, поняв, что она не уйдет, велел впустить. Феодора намеревалась припомнить ему кое-что и ясно показать пропасть между их положением в обществе, но его презрительно-холодное поведение вернуло ее на землю. Теперь она надеялась хотя бы устрашить его упреками, горькими слезами, однако и от этого пришлось отказаться. Варда принял ее, полулежа на пестром диване, в сарацинском халате, в шлепанцах на босу ногу. Когда Феодора вошла, он отложил сочинение Аристотеля и, не меняя положения тела, вопрошающе поднял брови. Она хорошо знала грубость, нахальство и бесцеремонность брата, но так обращались с ней впервые в жизни. Даже ее муж не разрешал себе таких вольностей в ее присутствия. Императрица чуть было не повернула назад, но горе, которое привело ее сюда, было сильнее. Она скользнула взглядом по его волосатым ногам, видневшимся из-под халата, и процедила сквозь зубы: