Геннадий Лазарев - Боль

Чтобы завершить разговор, поинтересовался:

— Теть Грунь, скажи, а сама — все ли успела?

Тетка Груня помолчала, потом с лукавинкой спросила:

— Быстро ли ходют нонче электрички, скажи?

— Глазом не успеешь моргнуть! — отшутился Павел, не понимая, однако, куда она клонит.

— Вот так и жизнь, Пашенька… Я будто на соседней станции села, а на нашей сошла. И все. Я даже главного, оказывается, не успела в своей жизни: детей не научила… жалостливости.

И он понял по ее вдруг угасшему взгляду: не было у нее разговора с сыном, она только сейчас, может, высказалась, когда разложила свою жизнь по полочкам.

Около кафе, как и накануне, пестрела кучка молодежи. Один из них с гитарой, рассказывал, остальные в ожидании предполагаемого финала готовились прыснуть со смеху. И что-то странное было в этом: выдался негромкий погожий денек, один из тех, когда душа рвется на волю, а эти томились на заплеванном пятачке, и невозможно было понять, то ли они пробиваются в зал застолбить местечко на вечер, то ли у них тут просто-напросто поселковая кают-компания.

Угадав намерение Павла зайти, расступились.

— «Как хорошо быть генералом!» — промурлыкал на известный мотив рассказчик.

— Замолчи, Гранд! — одернули его девчонки.

В тесном вестибюльчике было душно. Откуда-то пробивалась неназойливая мелодия.

Павел заглянул в бар. За стойкой немолодая блондинка в ожидании клиентов вязала. Увидев его, отложила работу, натренированно улыбнулась.

За ее спиной переливались разноцветьем подсвечиваемые скрытыми лампами десятки бутылок. Пузатые и плоские, с яркими наклейками и тисненые, они были расставлены по полю красочного во всю стену панно не традиционно, в ряд, а группами.

— Бутылочку коньяка… Пожалуйста, с собой, — попросил Павел.

— У нас не принято, — сожалея, ответила блондинка.

— Надеюсь, возможны исключения? — Павел положил на блюдце банкнот, давая понять, что сдачи не требуется.

— Если в виде исключения… — блондинка стеснительно смахнула банкнот в кассу.

Пока она упаковывала бутылку, Павел машинально рассматривал панно.

— Знатные мастера творили, — сказал просто так, — только как все это понимать?

— Работал, между прочим, один, — поспешно уточнила блондинка. — Известный художник… Талант! А воплотил он величие ночного неба…

— Что вы говорите! — выразил изумление Павел, вспомнив давнишний разговор с Андреем. Машинально взглянул в нижний правый угол — точно: красовались там переплетенные между собой А и К. — А о могуществе человека в компании с этим небом талант ничего не рассказывал? — спросил и, не дожидаясь ответа, вышел.

Как никогда, хотелось увидеть Андрея. Посмотреть в глаза и помолчать. А потом спрятаться, чтоб не сразу нашли, и пошептаться, как в детстве.

Еще издали заметил в расщелине доски треугольничек записки. Выдернул. Прочитал.

«Павел, извини. Заболел тесть. Уехали к нему. Заходи. А. К.»

«Вот уж эти мне штатские: никакой ясности! — подумал Павел, раздражаясь. — Хоть бы число указал! Когда уехал: вчера, сегодня? Когда будет?» — Достал ручку и, уже наверное зная, что — все, точка, заказан ему сюда путь, приписал:

«Был. Зайду. П. К.»

Опустил записку в почтовый ящик. Постоял в раздумье. Чертовски захотелось погреться около огонька — пусть даже чужого. «Махну-ка, пожалуй, к штурманенку Кольке», — вспомнил он приятеля, вышедшего два года назад в отставку.

На Курском — сутолока. И все — бегом, бегом, будто объявили о последней электричке. «Надо купить Надежде цветов, — решил Павел. — А звонить не стану. Так интересней: будто с неба свалиться…»

Он направился к тому месту, где цветами обычно торгуют дачники. И еще издали увидел женщину, у которой в руках по букету.

На флоте Павел привык к неожиданностям, но тут растерялся: цветы продавала постаревшая Вика. Грустными глазами она старалась угадать покупателя и заискивающе улыбалась.

Бочком, бочком Павел отошел в сторону, и — чуть было не столкнулся… с Андреем.

Андрей подпирал киоск, в котором торговали мороженым. Поглаживая кучерявую бородку, он зорко поглядывал то на жену, то на постового, который маячил на стоянке такси. Поодаль, около заплеванной урны, стояла накрытая марлей корзина. Марля топорщилась: бунтовали в неволе цветы.

— Плакса-вакса-винегрет, то ли будет, то ли нет… — в растерянности промурлыкал Павел. Конечно же, он должен что-то сделать… Как же иначе! Но Вика… Ведь Вика, если увидит его…

Степка загорал. Руки, ноги — в стороны, подбородок торчком, из-под накинутой на глаза рубахи — облупленный нос.

В бездонном небе кучерявились облака, изредка заслоняя жаркое солнце. Как только на то место, где лежал Степка, набегала тень, с плеса прилетал ветерок. Он шуршал листвой лозняка, ласкал тело прохладой. Но скоро проходила тень, и ветерок угасал. Плес снова искрился солнечными зайчиками и трепетала в знойном мареве речная даль.

Когда от жары становилось невмоготу, Степка вскакивал и, высоко поднимая острые коленки, бежал к воде. С разбега вспарывал речную гладь, ввинчивался в глубину, где вода была похолоднее, и, пока хватало сил не дышать, замирал там, как сом. Остудившись до гусиной кожи, снова валился на песок.

Со стороны — Степка безмятежен. Просто загорает — и все. На самом же деле он переживал. Единственно, что осталось у него в жизни, — это неограниченная возможность загорать. И ничего больше. И никакой перспективы на все лето.

Вот Вольке и Мишухе, друзьям-одноклассникам, — тем повезло. У Вольки отец бригадиром, тому ничего не стоит пристроить родного сына на тепленькое местечко. И пристроил: Вольке доверили жеребца-двухлетку Чалого, на котором он будет развозить по бригадам воду. Ничего работа: сиди-посиживай на облучке и семечки лузгай. Развез воду, выпряг Чалого из упряжки и скачи себе по лугам с саблей из лозины, представляй себя хоть Чапаевым, хоть кем..

А Мишуху старший брат взял к себе на катер, который курсирует между Ягодной и Светловодовым. Четыре раза в день катер проходит мимо Степкиного перевоза, и каждый раз Мишуха выходит на палубу с таким видом, будто возвращается из кругосветного плавания. Он в форменной фуражке с начищенной до блеска кокардой и с промасленной ветошью в руках. Степка знает, что фуражка вовсе не Мишухина, а его брата. Даже издалека, видно, как она налезает Мишухе на уши. Но все равно — завидно.

И надо же было деду заболеть!

Степка еще тогда, во время завтрака, когда отец шушукался с дедом, понял: дело пахнет керосином! И не ошибся. Отец решил на перевоз взамен деда отправить его, Степку.

— Лучше умереть с голода, чем жить неполноценной жизнью! — по-своему отреагировал на решение отца Степка. Угрожая голодовкой, он частенько выигрывал у родителей сражения в достижении привилегий. Вот и теперь он шумно отодвинул чашку с кашей в сторону и с достоинством вышел из-за стола.