Геннадий Лазарев - Боль

Костя Лагунов узнал Наташу в сорок пятом в ремесленном. В те годы в ремесленное многие шли: там кормили и одевали.

Наташу уважали в группе за то, что ее отец погиб в Берлине, и за то, что она, узнав о его гибели, не заплакала, а только сжалась в комок и побледнела. А еще за то, что не боялась мальчишек. Один парень, Димка-Кудряш, из эвакуированных, стал к ней приставать. Наташа сначала отшучивалась, потом стала грозиться пожаловаться мастеру — не помогало. Однажды, в темном коридоре Кудряш схватил ее и стал целовать. Наташа вырвалась и наотмашь хлестанула его ремнем с форменной пряжкой. Димка не выдал. Объяснил мастеру, что бровь рассек на скользкой лестнице. А ребятам сказал: «Пальцем тронете Наталью — брюхо распорю! Я в оккупации был, мне ничего не страшно!»

Как-то осенью Наташа отпросилась на ночь домой. А утром чуть свет — на завод. Ее станок с Костиным в одном ряду. Костя увидал, как Наташа над деталью носом клюет, метнулся, выключил станок.

— Глупая! Жить надоело?!

Наташа устало отмахнулась:

— Отстань… Мастер не видел? Деталь вот запорола. Узнает, не отпустит сегодня. А у меня мама… — И заплакала.

Костя на обед не пошел. Сказал, что ногу натер. В перерыве заговорил кладовщицу смешными историями и стянул со стеллажа заготовку из нержавейки. К приходу группы деталь была готова.

Может, с этой детали все и началось…

Встречались по выходным, тайком, чтобы не попасть на язык ребятам: быстро стишки сложат про «жениха и невесту».

Незадолго перед выпуском, весенним вечером Наташа разоткровенничалась:

— Перед самой войной от нас ушел отец. Ушел — и все… Как нам было трудно, ты не представляешь! И потому, что остались одни, и потому, что не на что было жить. Мама болела, сестренка меньше меня.. Потом он прислал с фронта аттестат… но я не смогла простить его. Деньги, которые мама получала по аттестату, жгли руки. Мне казалось, что за эти деньги отец выкупает по частям свою жестокость, свою подлость. И я боялась, что однажды он выкупит все до последней капельки и сделается чистеньким… И никто на свете не узнает, какой он… предатель…

Костя никогда раньше не видал Наташу такой взволнованной и строгой. Она словно повзрослела, и он, и радуясь, и страшась этого, боялся шелохнуться, чтобы не спугнуть свершившееся.

А Наташа продолжала:

— Говорят, дети не должны осуждать родителей. Говорят, детям надо стремиться быть лучше родителей, чтобы доказать о своем праве осуждать. А как доказать — мертвому? И можно ли простить мертвому? Не знаю… Отец предал нас. С войны он не пришел. Погиб. И погиб, я уверена, так же честно, как и миллионы других солдат, о которых мы сегодня поем песни. А думать о нем по-хорошему я все равно не могу! Мне хочется помнить о нем хорошо, а не могу! Значит, за предательство мало заплатить жизнью! Значит, жизнь не самое ценное! Есть что-то такое, что выше и значимее жизни. А что, не знаю…

Костя и не подозревал, что можно рассуждать, плохи или хороши родители, что есть чувства сильнее тех, что вызваны утратой близкого человека. Сказал неуверенно:

— Не знаю, права ли ты… Может, потом, когда повзрослею, сумею ответить…

Они шли пустынной аллеей и ни о чем больше не говорили. Им было хорошо молчать. Небо было тихим и задумчивым. Сочно пахло сиренью и чем-то еще, тонко и пронзительно: должно быть, чуть слышимый ветерок приносил с окраины, где сады, запах яблоневого цвета.

Из темноты вынырнула тень. Подошел Димка-Кудряш. Шинель на верхние крючки не застегнута — под блатного, фуражка набекрень, на виске гроздь золотистых кудрей.

— Обижает? — спросил у Наташи и зыркнул на Костю.

Наташа смутилась:

— Мы друзья… Правда, Костя?

— Конечно…

— Смотри! Предупреждать не стану! — Димка поиграл перед Костиным лицом финкой. — Р-раз — и в дамках!.. Я в оккупации был, мне ничего не страшно!

После училища Наташу оставили в поселке. Костю и еще нескольких ребят, в их числе и Димку-Кудряша, направили в Челябинск на тракторный завод.

Работали они с Димкой на одном участке, жили в одной комнате, серый в полоску костюм, купленный на две первые получки, носили по очереди: день — Костя, день — Димка. И вообще, все у них было пополам. Как они уживались — непонятно. Один спокойный, обстоятельный, другой — будто заведенный, ни минуты на месте! А главное кудрявый, целая копешка кудрей, золотых, как спелая пшеница. Надо же такому родиться! Идут вдвоем — девчонки оборачиваются. И не поймешь, то ли на Костю заглядываются, то ли на Димку.

В августе — как снег на голову! — приехала Наташа. Ее направили с завода на учебу в техникум.

Она остановилась у тетки, которая жила в общей квартире. Заниматься там было негде, и Наташа с утра уходила в парк.

После работы в условленное место приходил Костя. Они подолгу сидели около каменоломни, заполненной зеленоватой, будто подкрашенной акварелью водой, бродили среди сосен и все говорили, говорили…

Домой возвращались, когда верхушки сосен растворялись в темном небе и когда начинало казаться, что они не в парке, а в дремучем лесу.

Затихали улицы, в домах гасли огни, а они никак не могли разойтись.

Наташа жаловалась:

— И хочется учиться, И страшно! Экзамены я сдам! А вот как жить на стипендию? Одна прожила бы, не избалована! А как сестренка? Ждали-ждали, когда буду зарабатывать, и — на тебе! Сдаю экзамены, знаешь, так, лишь бы не показаться дурой. А мне четверки ставят. Я им и не рада вовсе, четверкам, даже наоборот… Хорошо бы на вечернее отделение! Пошла бы работать…

— Ничего, Наташ! Важно, чтобы зачислили! Я зарабатываю… Хватит нам…

Наташа благодарно сжала Косте руку, не дала досказать.

Вышла на балкон тетка. Пригрозила:

— Через пять минут не придешь, запру дверь и не открою!

Наташа тихонько засмеялась:

— Хоть бы не пустила! Мы бы с тобой на всю ноченьку… В нашей каменоломне. Правда?

И убежала.

Когда Костя пришел в общежитие, Димка сказал:

— Жалко. Придется уезжать из Челябы. Примут Наталью в техникум — поженитесь. Ни к чему тянуть резину. А мне ни к чему смотреть на вас. Я не Христос. Уеду…

Жизнь распорядилась, однако, по-своему. Их вызвали в военкомат. Медкомиссия определила, что у Димки непорядок с легкими. Костю отправили на Дальний Восток и зачислили на боевой корабль.

Вдогонку ему полетели письма. Наташа писала:

«…Я подсчитала, тебя не будет со мной тысячу четыреста шестьдесят дней. Тридцать уже прошло… Господи, как долго!»

Костя понимал: если Наташе не оказывать помощи, она не сможет учиться. Но откуда деньги у рядового матроса? Если уж кто и сможет помочь, так это только Димка. И Костя написал ему:

«Знаешь, Кудряш, встретил я тут девчонку, такую, что расхотелось писать Наташке. Скажи ей, что и тебе, мол, не пишет, пес эдакий! Ушел, мол, наверное, в море, за тридевять земель. В загранку… Договорились, Кудряш? Выручай!»