Катрин Панколь - Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

А он звонил снова и снова. Каждое воскресенье. Где бы ни был. Каждый раз у него перехватывало горло и пробивала дрожь.

Он и сам уже не понимал, кто он: Арчибальд Лич или Кэри Грант?.. Да, он вырос и добился успеха, но все это было как маска: это был не он, а некий фигурант, которого он смастерил себе на замену, назвав Кэри Грантом. Он вылепил его своими руками. Подолгу смотрелся в зеркало, рассчитывал, какой у него обхват шеи и какой нужен размер воротничка, засовывал руки в карманы, шлифовал выговор, отрабатывал мимику, записывал и заучивал сложные слова…

Да, он тоже справился со всем сам. Один.

Те, кому удается самим убежать из детства, — всегда одинокие люди. Им никто не нужен, они идут по жизни, сунув руки в карманы. Походка у них иногда нетвердая, валкая, и то и дело приходится откашливаться, прочищать горло, но это мелочи. Все равно они идут вперед.

Жозефина подняла голову и мысленно поблагодарила Юношу, что рассказал ей эту историю. Всякий раз, как она вспоминала шторм, у нее в голове словно прибавлялся кусочек к большой мозаике. И сейчас Кэри Грант занял в этой мозаике свое место. У нее невольно сложились и уже не умолкали такие слова: «Она выбралась из воды… сама, одна».

Сама, одна…

Она подумала о дочерях. О гибели Антуана.

Может, Зоэ и Гортензии снятся кошмары из-за гибели отца?

Не затем ли Зоэ жмется к ней по вечерам и нарочно говорит как ребенок, чтобы забыть, что отец погиб? Может, у нее все перемешалось: Гаэтан, ночь в подвале, мамины руки, ухо любимого плюшевого зайца, которое она все так же машинально тянет в рот… Зоэ нашла равновесие между детством и взрослением, но колеблется и не знает, к чему склониться.

Гортензия давно выбралась из детства, да еще хлопнув дверью. Она уверенно смотрит вперед и решительно отбрасывает все, что может ей помешать. Она будто лишилась памяти, по крайней мере отчасти, и это служит ей защитой. Она вся закована в доспехи. Но сколько еще времени эти доспехи будут ее оберегать? Рано или поздно доспехи непременно разлетаются на куски…

«У меня тоже всегда пересыхает в горле, когда надо говорить с Гортензией. Хожу кругами вокруг телефона, набираюсь храбрости. Я тоже боюсь, что она меня оттолкнет, швырнет мне кота в физиономию.

А ведь я прекрасная мать.

Да, я прекрасная мать».

И Жозефина набрала номер Гортензии.

Та была дома. Вне себя от ярости.

— В ванной на три сантиметра воды на полу, и всем хоть бы хны! Как же мне осточертело здесь жить! Осточертело! И еще знаешь что? Этот двинутый аятолла…

— Питер?

— Придурок этот! Решил, видите ли, научить меня жизни! И теперь, изволите ли видеть, звонить хозяину и скандалить приходится мне!.. Черт знает что, строит из себя моралиста, читает нравоучения по любому поводу. Меня от него уже тошнит! Наверное, я скоро отсюда съеду. Представляешь, на днях решили мы тут вроде как помириться. Пошли вместе на дискотеку. Так знаешь, что он мне выдал в дверях?

— Что? — Удивительно, что дочь на этот раз так словоохотлива. Не иначе как ей нужно выговориться со злости.

— Все эти парни, говорит, Гортензия, смотрят на тебя, а ты будешь чинно-благородно держаться при мне и ни на шаг. Нет, ты представляешь? Что я ему — вещь? Или он решил, что я буду с ним встречаться? Очочки эти его дурацкие, рост от горшка два вершка, а рожа такая, будто у него хронический запор… Псих, говорю тебе, форменный псих!

— А про Гэри что слышно? — осторожно поинтересовалась Жозефина.

— Ничего. Мы с ним больше не видимся.

— Ну, это неудивительно. — От Ширли Жозефина знала, что Гэри в Нью-Йорке.

— Неудивительно?! Ты его еще и защищаешь? С ума сойти! Нет, честное слово, похоже, мне сейчас лучше всего залечь в постель и накрыться подушкой. Сговорились вы все, что ли?

— Гортензия, детка, успокойся. Неудивительно, что вы не видитесь, раз ты в Лондоне, а он в Нью-Йорке. Я имела в виду, вы хоть созваниваетесь иногда?

— В каком еще Нью-Йорке? Что он забыл в Нью-Йорке? — остолбенела Гортензия.

— Живет он там. Уже месяца два.

— Гэри?!

— Неужели Ширли тебе не сказала?

— С Ширли я тоже не общаюсь. Как раз из-за Гэри. Я их обоих вычеркнула из своей жизни. Та еще семейка!

— Он уехал довольно скоропалительно…

— А почему?

— Э-э… Я думаю… Слушай, мне как-то неудобно с тобой об этом говорить. Спроси лучше у Ширли.

— Мам! Не строй из себя кисейную барышню! Сэкономишь мне время, только и всего.

— Ну, словом, он застал Ширли в постели с Оливером, а это его преподаватель по фортепиано.

— Ого! Да, потрясеньице…

— И с тех пор он с Ширли не разговаривает. Кажется, только пишет иногда. Ну и вот уехал в Нью-Йорк, поступил в Джульярдскую школу…

— Вот здорово!

— Снимает квартиру. Похоже, ему там нравится.

— Мы с ним провели ночь вместе после того вечера, когда отмечали мои витрины. А утром он побежал к матери. Как будто у него срочное дело.

— Наверное, хотел ей рассказать про Шотландию, они же с тех пор не виделись.

— Ничего себе… Я-то думала, он в Лондоне, маринует меня молчанием…

— Он тебе не сказал, что уезжает?

— Ничего не сказал! Ни звонка, ни эсэмэски! Мы проводим ночь вместе — шикарную ночь, мам, — а наутро он смывается…

— Может, он послал тебе сообщение, а ты не получила?

— Думаешь?

— А что! Со мной иногда такое случается… Потом кто-нибудь говорит, что звонил и оставил сообщение или, например, эсэмэску, а я смотрю: ничего.

— Слушай, кстати, правда, мне в последнее время почти не приходит сообщений. Я думала, просто полоса такая мерзкая, изводилась, но, мол, надо перетерпеть… А может, это просто оператор шалит?

— А у тебя в Англии тот же оператор, что во Франции?

— Да… Так ты думаешь, он мне звонил, а я не получила сообщения?

— Вряд ли он бы так уехал, ничего тебе не сказав. Тем более если вы только что провели вместе ночь. Гэри порядочный парень.

— Я знаю, мам… И той ночью было так хорошо… Все, все было хорошо…

Голос у Гортензии внезапно задрожал.

— Напиши ему по электронной почте, детка.

— Посмотрим… А ты, собственно, почему звонишь?

— Просто соскучилась по тебе, солнышко. Мы с тобой уже давно не созванивались. И потом, каждый раз, как тебе звоню, я думаю: «Наверное, она занята, что я буду ее подолгу отвлекать…» И мне от этого грустно…

— Мам, вот давай без сантиментов! А то я разозлюсь и пошлю тебя подальше, тогда тебе точно станет грустно. Но вообще, это хорошо, что ты позвонила. Как там твоя книга? Ты уже начала писать?

Жозефина рассказала ей про Юношу и Кэри Гранта. Гортензия отозвалась, что сюжет ей как по мерке: сплошные эмоции, фонтан соплей. Но сказала она это беззлобно, со светской непринужденностью человека, который сам от эмоций держится подальше. Чтобы не было больно. Чтобы не пойти ко дну.