Евгений Москвин - Лишние мысли

Когда мы сели в его машину (легковую, выкрашенную в белый цвет, с жирными красными крестами на дверцах — как он сказал, для украшения), Кошкин, наконец, объяснил, куда мы едем, — в Государственную Думу! И прибавил, что меня изберут, нет, уже избрали, ее членом.

— Но кто?

— Остальные депутаты.

— Почему?

— Они руководствовались многими критериями, — ответил он уклончиво и завел машину.

— Как я понял, решающую роль сыграло то, что я запросил больше агитационных листовок.

— Именно так, — Кошкин кивнул, — депутаты абсолютно уверены, что у вас есть способности и склонности к законотворчеству.

В общих чертах он рассказал о Государственной Думе, о том, как повезло мне, что я теперь буду трудиться на благо народу, государству. И прибавил:

— Я уверен, что вы не откажитесь от этого. Такой великий шанс — работать депутатом — выпадает одному из миллиона.

А я все молчал — так удивительно было мне нынешнее положение.

Через полчаса мы приехали. Здание Государственной Думы располагалось на окраине города, очень длинное, одноэтажное, желтого цвета; оно более походило на больницу. У входа, перед массивными железными дверями стоял охранник.

Мы вошли внутрь, и двери тут же захлопнулись.

— Сейчас вам выдадут новую одежду, более подходящую, — сказал Кошкин.

Мы свернули в какую-то дверь (уже не могу вспомнить, справа или слева от входа она располагалась) и очутились в маленьком ателье, где несколько мужчин, лысых и низкорослых, переодели меня в черный пиджак (галстук так и не выдали — сказали, он еще не готов). После этого Кошкин пригласил меня в депутатскую столовую. Мы прошли по бесчисленному количеству широких коридоров; я заметил любопытную вещь — каждый из них был спроектирован таким образом, чтобы ни один депутат не ушибся, с максимальной безопасностью — мягкие стены, и даже потолок; в конце каждого коридора широкое окно из небьющегося стекла.

Кошкин повернулся ко мне и сказал:

— Одно такое окно стоит четверть миллиона долларов, — тут взгляд его упал на воротник моей рубахи, — кстати, обычно галстуки выдают сразу — ваш случай, пожалуй, исключение. Цвет галстука определяет партийную принадлежность, но они пока не решили, в какую именно партию вас следует определить.

— Они — это кто?

— Не знаю, никто не знает…

Его лицо вдруг стало серьезным и каким-то даже окаменевшим. Он словно бы давал мне понять, что я затронул нежелательную тему, и лучше было бы повернуть разговор в другое русло; сам-то он, скорее всего, не имел права это сделать — (в тот момент я был уверен, что Кошкин депутат). Мне казалось, если бы существовал некий депутатский кодекс (а может быть он уже и был создан — кто знает? Но с другой стороны я сам не могу понять, о чем конкретно говорю; какой кодекс?), в нем бы непременно появилась статья, запрещавшая это, ведь депутаты, по словам Кошкина, трудятся на благо государства, следовательно в идеале должны быть открыты русскому народу — да, да, прежде всего это касается их профессиональной деятельности, так что было бы странно, если бы их не заставляли правдиво и точно отвечать на любой вопрос, от кого бы он ни исходил — то есть я хочу сказать, на вопрос, исходящий от любого человека, живущего в нашей стране; в то же время, «открытость» — понятие растяжимое, причем настолько, что даже можно подумать и употребил я его здесь не совсем уместно; но нет, все-таки нет, мне кажется, по назначению употребил, так что это было бы ложное впечатление, будто есть здесь некая… впрочем, ладно, я вот еще о чем подумал — если некто заботится о депутатах до такой степени, что даже спроектировал коридоры с мягкими стенами, почему бы не разрешить им самим изменять тему разговора, а не ждать, пока это сделает собеседник? Зачем ущемлять их права, если только можно назвать это ущемлением? Здесь я вижу большое противоречие.

В общем-то мне кажется, что мои предположения о существовании запретов на уход от темы разговора изначально были необоснованными — ведь теперь, как я понимаю, я тоже депутат, следовательно, и мне нельзя будет уходить от темы. Но кому же тогда это сделать, если разговаривают два депутата, которые знают об этом запрете и у которых возникла такая ситуация, что нужно уйти от темы? Выходит, один загоняет другого в ловушку? Я сейчас в ловушке? Очень странно, нет, не может быть.

А что это могла бы быть за ловушка? Наказание, исключение из состава Государственной Думы — (то есть не сама ловушка, но последствия попадания в нее)? Я совсем запутался — не могу определить, что является ловушкой, а что — ее последствиями… На самом деле сейчас я пытаюсь осознать, чем грозило бы подобное нарушение кодекса, если он только существует? Ранее я сказал, что за его нарушение последовало бы исключение из депутатского состава, но теперь не уверен в очевидности этого, — может быть, с меня бы просто взяли штраф. В конце концов должен же учитываться тот факт, что нарушение не слишком серьезное! Хотя кому это решать — серьезное или не серьезное — уж точно не мне. Скорее всего, решать именно тем, о которых никто ничего не знает. А они-то уж могут мыслить совсем по-другому — серьезное воспринимать несерьезно (но это вряд ли), а несерьезное — серьезно. Либо все воспринимать серьезно, но тогда в подобной строгости, как мне кажется, не проявилось бы заботы о депутатах, той самой, которая наблюдалась в планировке коридоров и, говоря точнее, в мягких стенах — опять я к этому вернулся. Либо я рассуждаю неверно, либо забота этих неизвестных неглубока и сильно гипертрофирована.

Мне кажется, я уже зациклился на этих мыслях. Сам не понимаю, почему они одолевают меня, да еще в такой странной пропорции серьезного и несерьезного; я даже не могу определить эту пропорцию. Да, действительно существуют некие запреты, это очевидно. И исходят они от неких людей, о которых не знают даже те, кто должен знать. А кто не должен знать, тоже не знают, потому что они должны знать, но другое — и это предписали именно те, о ком никто не должен знать.

Теперь мне придется рискнуть и самому переменить тему разговора — надеюсь, никакого наказания за это не последует.

— Вы тоже депутат?

— Нет-нет. Разве вы не заметили, что на мне нет галстука?

Я невольно выдержал паузу, ибо почувствовал ошибочность своих прежних рассуждений и предположений. Потом все же задал следующий вопрос:

— Скажите, а почему депутаты находятся в столовой в такой час?

— Вы, должно быть, имеете в виду, что пять часов вечера — довольно позднее время для обеда. Вы еще не знакомы с нашими порядками — видите ли, депутаты большую часть времени проводят именно в столовой. Там же они и принимают законы, прерывая на это время свою трапезу, конечно, — с этими словами он остановился и толкнул большую железную дверь с зарешеченным окошком.