Евгений Москвин - Лишние мысли

Мы вернулись в столовую. Пришло время принятия закона. Кошкин раздал ручки, после чего положил перед одним из депутатов стопку белоснежных листов бумаги и зачем-то толковый словарь. Поначалу я подумал, что этот словарь предназначался тем, кто плохо читал и писал, и вообще малообразован, — так сказать, для разъяснения некоторых непонятных слов, которые должны были каким-нибудь образом появиться в будущем тексте Земельного Кодекса, но я ошибся. (Между тем, я был удивлен еще одному обстоятельству — текст закона (самого кодекса) до сих пор еще не был составлен. Да-да, выходило так, что мы должны были прямо сейчас написать его.).

Кошкин сказал:

— Уважаемые депутаты! Исходное словосочетание, из которого вы должны исходить, — «Земельный кодекс». Собственно, по названию закона.

В тот же момент депутат, которому отдали словарь, порылся в книге и сказал:

— Вот оно, определение слова «земельный». Зачитываю: «относящийся к землевладению и земледелию», — с этими словами он написал эти пять слов на листе бумаги, после чего передал стопку и словарь другому депутату, который тут же приступил к поиску определения слова «кодекс». Найдя его в словаре, он зачитал:

— Свод законов, — и присоединил это к первым пяти словам. Получилось: «Относящийся к землевладению и земледелию свод законов».

Следующие семь депутатов искали в словаре каждое слово из этой фразы. В результате получилось: «Имеющий касательство к чему-нибудь, предлог, обозначающий направление в сторону чего-нибудь, владению землей на правах частной собственности, одиночный или повторяющийся союз, соединяющий однородные члены предложения, а также части сложносочиненного предложения, обработке земли с целью выращивания сельскохозяйственных растений сведенные в одно целое и расположенные в известном порядке сведения, материалы, тексты постановлений государственной власти, нормативных актов, принятых государственной властью, установленных государственной властью общеобязательных правил». Чтобы составить это предложение потребовалось минут десять, не меньше, после чего начали искать в словаре каждое новое слово из полученных.

Я наклонился к своему соседу (на нем был желтый галстук… что это означало? Кажется, демократ. Точно, я в этом уверен) и сказал:

— Думаю, было бы гораздо удобнее, если бы у всех были словари.

— Да, конечно, — он энергично закивал в ответ, и вдруг голова его отвалилась и покатилась по полу. Никакой крови при этом не было. Я не мог вымолвить ни слова от удивления, но, между тем, удивлен я был вовсе не тому, что увидел отвалившуюся голову, ибо уже знал, что это галлюцинация (в то время, когда еще пребывал в лечебнице, я как-то целый день мучился от такого странного видения — мне казалось, что у каждого санитара отваливалась голова, если я только пытался с ним заговаривать), — гораздо более меня заботило то, что мой мозг снова посещали эти опасные видения, они были громом среди ясного неба. По всей видимости, я так и не вылечился в психбольнице. Получалось, что и обмен носами, который я увидел раньше, также являлся галлюцинацией. Остановившись в двух метрах от хозяина, голова сказала:

— Но государственный бюджет, который был принят в этом году, не рассчитан на развитие образования в стране. Школам не хватает учебников, а Государственной Думе — словарей. Ведь для нас это все равно, что учебник, вы же видите. Получилось купить только один, мы им очень дорожим.

— Выходит, мы сами роем себе могилу?

— Разумеется! И не только мы.

— Но кто еще?

— Да все русские, — с этими словами голова какими-то внутренними мышцами или, быть может, извилинами снова заставила себя катиться по полу, на этот раз уже в направлении хозяина. Я решил помочь ей, поднял и водрузил обратно на плечи демократа.

— Но ведь это страшно! Это как бы наш менталитет такой! И вы, признаете здесь его, однако с той лишь целью, чтобы не казаться далеким от народа, чтобы удержаться в Думе. Слова не превращаются в дело. И пьете вы тоже для того, чтобы на кого-то походить.

— И что дальше?

— Почему бы не составить законы, которые действовали бы для всех, а не только…

— Это нереально. Пожалуй, даже легче стать тем, о ком никто ничего не знает, а это практически невозможно, ибо их коллектив — монополия неизвестности.

Его слова поставили меня в тупик. Порыв тотчас же прошел. Я почувствовал, как меня постепенно охватывает то самое состояние смерти и сумасшествия, которое владело мной во время заточения в лечебнице. Боже, где я нахожусь? Куда попал?

Кропотливая работа над Земельным Кодексом продолжалась до позднего вечера. Мы прерывались только на время обеда и ужина.

Около одиннадцати Кошкин сказал, что закон принят, — к тому моменту было исписано порядка ста пятидесяти страниц. Он забрал текст и вышел из столовой.

Многие депутаты так устали, что решили остаться в столовой, — до номера было уже не дойти. Я все же кое-как дополз до своей комнаты. У меня жутко болели руки и глаза, в которых я снова чувствовал песок.

Ночь. Я проснулся от мыслей, разраставшихся в голове.

Жизнь.

Реальная действительность.

Действительно существующая, не воображаемая объективность мира во всем многообразии его связей.

Истинно наличествующая, имеющая место, не представленная мысленно связанность с внешними условиями совокупности всех форм материи в земном пространстве предлог, употребляющийся при обозначении места, направления куда-нибудь или нахождения где-нибудь в полном, без изъятия существовании во многих видах и формах принадлежащих ему отношений взаимной зависимости, общности…

Громоздкие словесные коллизии разрастались в моей голове — поток делился на два рукава, каждый из этих рукавов — на несколько ручьев, каждый ручей — на множество ручейков, каждый ручеек — на бесчисленное количество струек. Лишние мысли.

Я болен? Санитары из лечебницы отвечали на этот вопрос утвердительно. Но я выздоровел, вышел из нее! А может быть, я вышел, но не выздоровел? Или выздоровел, но не вышел? Какая разница, я не мог рассуждать об этом долго, была вероятность, что я совсем запутаюсь, и не приду к сути, не отделю зерно от плевел, которые отягощали мою голову. И количество плевел будет все более и более увеличиваться, объем их окажется в итоге гораздо большим, чем один абзац, но достигнет нескольких страниц, десятков страниц, сотен… Придет время, когда фразу придется разбивать на несколько томов. И все эти тома можно будет заменить на одно единственное слово — «жизнь», — такое простое и понятное.

Нет, неслучайно мою голову посетило это слово. Оно разрасталось, заполняло пространство мозга, бессмысленно увеличивалось в размерах, ворочалось серым бесформенным нечто… Не так ли и мы существуем, заполняя пустое пространство бытия бессмысленной суетой и шелухой? Мы уверены, что без этого никак не обойтись, что именно так и надо жить, что эта суета, на самом деле, имеет великую цель, к которой мы стремимся. И, между тем, умираем, так и не достигнув ее, так и не сфокусировав перед собой и другими.