Евгений Москвин - Предвестники табора

— Нет-нет, я не имею в виду, что ты что-то стараешься утаить. Ничего подобного. Сам-то ты, конечно, думаешь, что сказал все, но на самом деле это далеко не так. Твое подсознание потерпело сегодня поражение.

— В каком смысле? Я не понимаю.

— Я думаю, ты хотел сказать не «окно», но… балкон?

— Что?

— Ты хотел сказать балкон?

— Я не знаю… я…

— Здесь отсутствует перспектива. Поэтому, наверное, ты принял это за окно. Проем, ведущий на балкон. И видишь этот ряд деревянных столбиков внутри… это же не рама, но парапет. Что ты на меня смотришь? Тут должно быть что-то еще?

Я молчал. В изумлении.

— Теперь Стив Слейт испарился — тебе придется справляться самому. Это уже твой собственный…

Сон.

— …мир. Мир твоего детства, — Мишка улыбнулся, на сей раз, спокойно и мудро; и безо всякого лукавства.

— Что еще должно быть здесь? — продолжал он спрашивать.

Не знаю, как это вышло, но, несмотря на то, что я был совершенно сражен Мишкиной догадкой, я вдруг бросил взгляд на Ольку. Случайно. Как она смотрела на моего брата в этот момент! Будто он был «человеком в пустой комнате».

— Может быть, море?

— Что?

— Я знаю, ты любишь море. Но я и нарисовал его.

— Где? Я ничего не вижу.

— Ну… можно сказать, нарисовал. Я знаю, за этим балкончиком должно быть море. Взгляни на небо. На эти облака. На эти отражения между ними. Какого они цвета?

— Изумрудного?.. — я таращил глаза на Мишку.

— Возможно… ты любишь море и хочешь отправиться на остров к Стиву Слейту, да? Вот видишь, я снова о нем вспомнил, а ведь мы договаривались обходиться без него… пока что, — он опять улыбнулся — слегка, — тропический остров… пройдет лет пятнадцать, и ты многое переосмыслишь, остальное — забудешь. Пятнадцать лет — это большое время.

Время. Взгляни на время.

— Но потом… потом, возможно, ты вспомнишь все снова.

— Почему ты так говоришь?

— Не знаю, я просто фантазирую, — честно признался он; пожал плечами, — что дальше? Я имею в виду, что ты видишь на купюре? Этот цвет, видишь? Рубиновый с топазом.

Четырехконечный отблеск.

— Что это может быть? Попробую угадать… пурпурный циферблат с золочеными…

— Нет, не надо, прошу тебя! — меня бил озноб.

Я резко встал.

— Что?.. Ну ладно, хорошо, не буду, — удивленно отозвался Мишка, — что-то не так?

Наши взгляды встретились. О Боже, он спрашивал меня абсолютно искренне!

Мишка отдал мне все четыре купюры, — в подарок, но, в то же время, и на важное государственное хранение. «Сейфа нет, но мы используем тебя, вместо сейфа. Нашему государству положено начало. Задел. И завтра мы обязательно продолжим — думаю, займемся разработкой законов».

Я отправился домой, чтобы заложить их в какое-нибудь укромное местечко, и все изучал каждую деталь купюры, почти уже с восторгом: ну чего я так разнервничался, правда? Пять экю… окно на оборотной стороне. Это самое обыкновенное окно, вовсе оно не походит на балкон. И то, что Мишка как будто бы угадал мой сегодняшний сон, — на самом деле, ничего он не угадал, это простое совпадение.

Однако в моей голове вдруг запищал неумолимый голосок:

Но как же эта совершенно точная и, потому, просто невероятная догадка с пурпурным цифер…

— но оказался внезапно оборванным: проходя мимо дома Широковых, я заметил на участке Пашку; остановился посреди дороги, показал нарочитую улыбку, очень зубастую и очень деревянную. Взял купюру в пять экю пальцами обеих рук, с двух противоположных сторон (остальные купюры спрятал в карман штанов), приложил ее, едва ли не натянул на подбородок. И стал ждать, пока Пашка случайно обнаружит мое присутствие.

Как я полагаю теперь, со стороны это выглядело глупо донельзя.

Пашка безуспешно старался разрубить полено — каждый раз, когда родители делали ему поручение подобного рода, все в результате приходилось переделывать или доделывать его брату, который был всего только на год меня старше. Теперь, однако, Димка пятый уже день занимается глазной гимнастикой, — никаких физических упражнений, — и Пашке придется самому попыхтеть.

Я стоял, скалился, а Пашка судорожно взмахивал топором, сев на корточки; я видел, что он очень боится пораниться.

В конце концов, я понял, что, пока не окликну, присутствия моего он не обнаружит.

— Эй, Паш! — я хотел, чтобы мой голос звучал самоуверенно и гордо, но в последний момент не смог справиться с откуда ни возьмись подкатившим комом — Мишка угадал мой сон — в результате оклик получился неровным, слегка сдавленным.

Пашка поднял голову.

— Смотри! — я постучал пальцем по купюре.

— Вот ублюдок… — Пашка бросил топор, встал и направился к калитке.

Конечно, я хотел думать, что он выругался по причине, что увидел у меня купюру. Они двухсторонние. (Как здорово, что на этих купюрах есть оборотная сторона!).

Я бросился на участок и оттуда уже, так и прижимая пять экю к подбородку, принялся кричать Пашке, что теперь у меня есть свои купюры, Мишка нарисовал мне значительно лучше…

— …и на них есть оборотная сторона. Ясно тебе?..

— Засунь свои купюры… — он погрозил мне кулаком.

Я смутился.

— За то, что ты сделал, ты еще ответишь, поэл?

— Эй, Паш, не трогай его, ладно? — это был Мишка; он тоже возвращался с Олькиного участка, — не трогай — он и так сейчас напуган.

Он и так сейчас напуган, — эти слова врезались в мое сознание. Почему Мишка сказал так?

Никогда в жизни я не решился бы задать ему этот вопрос.

Лучше забыть все, что случилось. Или, вернее, зарыть в себе… это сложно? Это проще, чем кажется… По крайней мере, на время.

Я опустил купюру. Нерешительно.

— Я и не трогаю.

— Обещай мне, что не будешь трогать его.

— Ты куда?

— Выкатывать велик. Буду мириться. Зови Сержа. Сейчас еще Олька поднесет всякую снедь.

Пашка открыл рот от изумления.

— Поднесет — чего?..

Хотя примирение с «Орленком» происходило и с опозданием, нам, однако, и на сей раз не довелось изменить своей привычке: играть в «Море волнуется раз» в лучах закатного солнца. Мишка рассудил, что ему будет «удобнее и логичнее» помириться со своим велосипедом «в том же самом антураже, в каком я с ним и поссорился».

Собралась вся проездная компания.

— И кого мне попросить изобразить? — спрашивал у моего брата Пашка, — фигуру «задачливого механика»?

— Ха, ну ты и сказанул! В противовес тому, что было вчера? Да еще и персональную фигуру, т. е. конкретно для меня?

— Ну а что тут такого? Это было бы вполне уместно — я помогла тебе как следует подготовиться, — Олька кивнула в сторону яств, ею приготовленных и разложенных теперь на брезенте, на куче с песком.

В это же самое время и Димка Широков, брат Пашки, пялился на яства в восторге и немом восхищении, — только одним глазом, правым, сквозь очки в коричневой пластмассовой оправе (левый глаз «отдыхал» — линза была тщательно заделана марлей). Он пялился так, словно только и мечтал улучить момент, чтобы их слопать (зубы во рту неровные, но без скобок), хотя, конечно, он смотрел с таким выражением почти на каждую заинтересовавшую его деталь мира сего.