Юрий Покальчук - И сейчас, и всегда

— Тебя?

Письмо было написано. Андрий сел в машину, с ним несколько человек. Сейчас отряд располагай своими автомобилями, двумя грузовыми и легковым «ситроеном». Предполагали довезти Андрия в «ситроене» до Фирмини, а там он должен был сесть на рейсовый автобус, шедший в Сент-Этьенн.

Он добрался до Сент-Этьенна под вечер. Прошел на знакомую, почти родную улочку, где стояли рядом дома Антуана и Мадлен, но, искоса посматривая на них, миновал оба строения медленной походкой равнодушного прохожего. Ничего подозрительного не заметил, но в то же время не ощущалось и малейших признаков жизни в обоих домах, и ему стало тревожно. Почему так тихо? Где они? Все ли в порядке? Он решил подождать, пока стемнеет, и тогда прийти еще раз.

Узенькими улочками шахтерского городка шел молодой человек в хорошем, добротном сером костюме, в начищенных туфлях, гладко выбритый, держал в руках букет полевых цветов. Легкий ветер ерошил его темные волосы, и он время от времени останавливался, вынимая зеркальце и старательно причесываясь, хотя через секунду порыв ветра снова нарушал порядок в его прическе.

В зеркальце Андрий видел, что никто за ним не следит, и все же убедился в этом несколько раз и только в сумерках, снова проходя знакомой улочкой, быстро скользнул во двор дома Мадлен, предварительно оглянувшись, нет ли кого поблизости. На нижнем этаже светилось окошко. Стараясь не шуметь, он подкрался к окну и заглянул внутрь. Мадлен стояла перед зеркалом, распустив волосы, всегда собранные в тугой узел, и задумчиво расчесывала их. На ней был легкий халат, и Андрий с трудом узнавал эту всегда сдержанную, уравновешенную, четкую женщину. Боже, как меняет людей ответственность, постоянное напряжение, подумал он и тихонько постучал в окно.

Мадлен испуганно обернулась, всматриваясь в оконное стекло, не узнавая Андрия, потом лицо ее прояснилось.

— Андре, заходи, что ты там стоишь?

Выяснилось, Женевьева только сегодня утром ушла связной в отряд Массата.

Андрий улыбнулся, представив себе, как сейчас Пако встречается с Женевьевой. Мадлен, заметив его улыбку, улыбнулась и сама.

— Наверное, уже на месте. Она отправилась в дорогу на рассвете. Ситуация в городе все напряженнее, всех подозрительных задерживают, шпики на каждом шагу, немцы свирепствуют — подполье-то все ощутимее напоминает о себе. А они к тому же отступают и отступают там, на востоке. Нам стало известно, что вскоре немцы выведут все свои части из окрестных местечек, чтобы в Лионе собрать их в большую ударную группу, которая должна поддержать немецкие войска на Восточном фронте. А может, они готовятся и к Западному...

— Уж этот мне Западный фронт, — нахмурился Андрий, — сколько они могут тянуть! Это же просто подло. Выжидают, пока русские окончательно измотаются. А может, просто выгадывают союзники — кто победит, с тем и быть?

— У нас есть сведения, что американцы и англичане вот-вот высадятся десантом именно здесь, во Франции. Представляешь, как сейчас важно оттянуть на себя немецкие силы... О плане перегруппировки фашистов в Лионе мы узнали подробно только вчера. Ждали, пока не прояснилось, что к чему. Потому и не посылали связного. Вы с Женевьевой разминулись.

Андрий ужинал. Разговор тек живо: ему казалось, что он никогда по-настоящему не видел Мадлен. Сейчас она была просто женщиной около сорока, усталой, но не потерявшей своей привлекательности. Она будто излучала мягкость, мечтательность, добродушную ласковость. Может, этот ее халатик и непривычная прическа напоминали о другой ее сущности, о другой предназначенности, о несостоявшейся судьбе, в которой главное. — семья, дети, домашний уют. Она справлялась со всем. Дом сверкал чистотой. Мадлен работала еще в своей портняжной мастерской, занималась хозяйством. И при этом отвечала за судьбы многих людей, связанных с ней в подполье.

— Тебе придется переждать здесь некоторое время, пока не прояснится ситуация в городе. Ведь сейчас любой шпик имеет право потребовать у тебя документы, если у него появится хотя бы тень подозрения. А документы у тебя, сам знаешь, не для опытных глаз. У меня тоже был обыск, Андре. Уже дважды за эти годы. Хотя власти как будто и убеждены, что я забочусь только о заработке да хлебе насущном. Мастерская пока хорошо прикрывает меня. И все же, я знаю, ходим по лезвию...

Постелила Андрию в комнате Женевьевы. Он с интересом рассматривал девичью комнату, хотя и не видел ничего необычного. Открытки с цветами, рисунки из какого-то журнала с видами африканских джунглей и экзотическими животными. Чистота, какие-то подушечки, занавески с вышивкой... Андрий пытался за вещами увидеть, понять жизнь их хозяйки. Он думал о Женевьеве, о Пако. Пако бывал здесь, Пако хорошо, очень хорошо знал эту комнату, дышал ее воздухом. Вот она какая, думал Андрий, вот оно все какое...

— Не знаю, будет ли тебе удобно, но эта софа раскладывается. Лучше разложить, верно?

Мадлен хлопотала возле постели, потом принесла воды в длинношеем кувшине из синего фаянса с причудливым азиатским рисунком и серебряной ручкой. На подносе рядом с кувшином стояла такая же чашка.

Хорошо, подумал Андрий.

— Какой интересный вид на этом кувшине. Такие нежные краски. Бамбуковые заросли, птицы...

— Когда-то случайно наткнулась в Лионе, очень уж понравился рисунок. Давно. Еще до войны. Как-то уцелел до сих пор. Ну что ж, доброй ночи, Андре!

Она повернулась, чтобы выйти, но что-то удерживало ее, замедляло шаг, она будто не сказала всего...

— Мадлен, подожди минутку. Если не очень хочешь спать, давай поболтаем немного.

Она словно ждала его слов, быстро повернулась к нему, и он заметил в ее улыбке искорку радости. Да, она не хотела идти, ей, наверное, одиноко в большом доме без дочки, очень одиноко.

...Казалось, прошло много времени, пока его пальцы ощутили тепло ее руки и она, улыбаясь, глядя прямо в глаза, не отнимая руку, прижалась к нему.

— Мадлен...

— Андре...

Это не я, это кто-то другой, я плыву в прошлое, в будущее, в жизнь или смерть... Плыву в этом безграничном океане, где меня мучает неутоленная жажда, где время свивается в единый клубок — сегодня, вчера, завтра, сейчас, всегда... Я лодка, попавшая в стремительное течение, выбраться из которого уже нет сил, и так жутковато и радостно подчиняться волнам могучей реки, реки жизни.

— Я понимаю, Андре, я все понимаю: мы словно два острова на быстрине жизни, соединенные капризной судьбой. И все же мы не пылинки, гонимые ветром. Андре, мы же люди, мы мыслим, чувствуем, ищем, желаем друг друга, стремимся познать того, кто оказывается рядом с нами, тянемся к добру и любви... Как часто мы долго не видим очевидного, не знаем, что вот она, радость жизни, рядом с нами, надо только открыть глаза и увидеть, протянуть руку, дотронуться...