Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы: Сочинения

Коля Петров убеждается в этом постепенно. Адвокатесса, защищавшая его на суде, предостерегает: «Не поступай в юридический. Окончишь его, а защитником работать не сможешь. Ты слишком хорошо знаешь Ту жизнь. Тебе не по себе будет. Правды, ведь ты знаешь, — нет». Ту жизнь слишком хорошо знают и те, кто никогда не был в зоне. У них тоже своя зона, где тоже мучительная прописка. И в новой зоне, где должен был бы быть воздух свободы, мент наслаждается Колиной болью, «довольный точным ударом». Кажется, наслаждение чужой болью — единственное наслаждение, доступное обитателям разных зон: «Жить надо так, как течет жизнь., а против идти нельзя — растопчут». И писатели живут в своей зоне. Там тоже нужно проходить прописку. Разные зоны — это круги одного и того же ада. И Коля Петров делает окончательный вывод: «Жизнь на свободе ничем не отличалась от жизни в зоне, та же зона — только большая. Строгое подчинение вышестоящему, и взятки, взятки, взятки!»

«Подросток, одинокий без ножа» «целовал бы перед казнью крест». Жажда веры снедает и Колю Петрова: «Хотел перекреститься перед иконой Спасителя, но не смог, до жути стыдно». Целомудренного Колиного стыда не хватает вчерашним воинствующим атеистам, перекрашивающимся теперь в ревнителей православия и невольно доказывающим при этом, что в Бога они как не верили, так и не верят, В Колином стыде больше веры, чем в показном благочестии новоявленных идеологов. Объясняется это тем, что Коля (он же Ян) никогда не был, собственно, неверующим: «Ян, не зная о христианстве, немного верил в Бога и, когда ему надо было украсть, просил у Бога помощи». И Бог не оставляет мальчишку даже в аду. Может быть, вера его и хромает, но зато ему не чужд религиозный опыт: «Иногда с ним кто-то разговаривал. То утешал его, то ругал, снова успокаивая, и говорил: «Терпи, терпи, Глаз, это ничего, это так надо, ты должен всё вынести». Таинственный голос перечит адскому сну, странно с ним сочетаясь: «Утром Глаз, заправляя кровать, вспомнил кровавый сон и разговор с невидимым». Коле Петрову не на кого положиться, кроме Невидимого, и Невидимый спасает его. Евангельскую грешницу Христос прощает потому, что она много любила. Коля Петров уповает втайне на прощение, так как много страдал. Ему, как и Жорке Блаженному, сопутствует давняя традиция русского юродства, и он сам не подозревает, какую глубокую истину высказывает, говоря: «Иисуса Христа знал, и меня с ним распяли». Так мог бы сказать разбойник благоразумный, которому распятый Христос ответил: «Аминь, глаголю тебе, днесьмо Мною будеши в рай» (Лука, 23,43).

Глаз воочию видит основополагающий принцип зоны, о котором принято умалчивать, ибо он подразумевается всем нашим образом жизни: зона — постоянное соседство человека с насильственной смертью: «Будто с ними в «воронке» ехал не человек, приговоренный к смерти, а сама смерть. Коваленко нес в себе таинство смерти, и потому зеки были парализованы». Отсюда главное расхождение Габышева с бывшими и настоящими корифеями социалистического реализма, все еще придерживающимися принципа: «Если враг не сдается, его уничтожают». Отсюда и задиристый призыв извиниться перед маркизом де Садом, тоже противником смертной казни, спрашивавшим, что приобретает общество, получая в придачу к трупам убитых труп казненного. Проза Габышева доказывает: зона не только не исправляет, но воспитывает преступников, так как сама изначально преступна. Смертная казнь лишь провоцирует новых убийц, реабилитируя казненного, который делал только то, что, в конце концов, сделали с ним, не чувствуя при этом никакой вины.

Так мы притрагиваемся к сокровеннейшей пружине габышевского ада. В коротком рассказе «Я — каюсь» Габышев описывает одинокого старика. Старик посмотрел фильм Абуладзе «Покаяние» и задумывается над тем, как бы покаяться ему самому. Фильм не дает ответа на этот вопрос. Отказать преступнику в погребении — значит взять на свою душу новый грех, а не покаяться в прежних. На похоронах бывшего зека старик рассказывает, что сидел с ним в лагере, а на самом деле, он допрашивал его. Шрам на щеке умершего — след удара, нанесенного следователем. Старик не в силах признаться в своих преступлениях, так как он задубелый: «Как я задубел, работая следователем! Привык к чужим страданиям, и они для меня стали обыденными. Читал ведь недавно, что писатели-профессионалы задубели в своем бесстыдстве, рассказав о себе читателям все. А какой задубелый профессионал своего дела я! Люди плакали, стоя на коленях, молили меня, что невиновны они, даже я им чуточку верил, но неумолимо было мое сердце, и я продолжал следствие». Бывший следователь начинает писать: «Я каюсь», но в этот миг у него разрывается сердце.

Старец Зосима у Достоевского так отвечает на вопрос: «Что есть ад?» — «Страдание о том, что нельзя уже более любить». Вглядываясь в гримасы и в корчи нашей страждущей современности, приходишь к выводу: «Ад — это страдание о том, что нельзя уже более покаяться». Именно отказ от покаяния превращает нашу жизнь в ад, сводя на нет все наши хитроумные инициативы, планы и программы. Все мы где-то были и что-то делали, когда санитары кололи сульфазин в психиатрической больнице, когда в Одляне лупили подростков, готовых на всё, лишь бы вырваться оттуда. В ответ мы начинаем яростно оправдываться и от оправданий с поразительной легкостью переходим к нападкам на Габышева, который, проведя нас через разные зоны ада, указывает единственный выход оттуда: покаяние.

Хорэ — хватит. (Здесь и далее примечания автора.)

Конить — бояться.

Статья 201 Уголовно-процессуального кодекса (имеется в виду закрытие следственного дела).

По этой статье УПК подозреваемого могут держать до трех суток.

Бардянка — речка, длиной не более километра. По ней текут отходы спиртзавода.

Кеннан Джордж (1845–1924) — американский публицист и путешественник — неоднократно посещал Россию. В 1865–1868 участвовал в изысканиях на Камчатке и в Сибири в качестве члена российско-американской экспедиции, цель — устройство телеграфного сообщения между Россией и Америкой через Берингов пролив. Об этом рассказал в книге «Кочевая жизнь в Сибири. Приключения среди коряков и других племен Камчатки и Северной Азии» (1870; русский пер. 1871, 1896). В 1870 съездил на Кавказ и написал об этом ряд статей в американских журналах. В 1884 посетил Петербург, Москву и Новгород. В 1885–1886 вместе с художником Дж. Фростом совершил путешествие в Восточную Сибирь, целью которого было изучение пересыльной системы и жизни политических преступников в забайкальских рудниках. Собрав богатый материал, использовал его в многочисленных статьях и книге «Сибирь и ссылка», получившей мировое признание. Публиковавшаяся в 1888–1891 на страницах нью-йоркского журнала «Сенчури Мэгэзин», она еще до выхода отдельного издания (в 1891 одновременно в Нью-Йорке и Лондоне) была переведена на основные европейские языки, в том числе на русский. В России книга Кеннана до 1906 распространялась нелегально, а в период «14 месяцев свободы» вышла 8 раз, не считая журнальных публикаций. Однако в последовавшие затем годы реакции эти издания вновь оказались под запретом.