Аркадий Макаров - Парковая зона

Бутылка, хоть и долгоиграющая, а кончается. Да и Метелкин тоже уже хорош. Довольно ему!

Отодвинул Иван емкость в сторону, качнулась водка в ней на донышке. Значит, завтра натощак хватит. А теперь – все. А теперь баиньки. Пусть себе эти умники, – Иван посмотрел в сторону бильярдной, – шарики в штанах катают. В галстуках-удавках шеями крутят. Начальники! Раздели страну, сволочи! Как здоровкаться, так – без руки и слова. Кивнут головой, мол, пес ты поганый… – пьяно путалось у Метелкина в голове.

За стеной гудит котельная установка. Там ревмя ревет газовое пламя, упираясь в насадку из огнеупорного кирпича белого каления, аккумулирующего жар пламени.

Хорошая котельная. Чистая. В другое бы время Метелкину переходящее знамя дали, как передовику-рационализатору.

Иван, занимаясь котельной по совместительству, полностью ее автоматизировал. Вспомнил свое инженерное образование. Для знающего человека это дело нехитрое: вывел Метелкин наружу, на стену котельной, температурный датчик и подключил его к подающему в топку газ клапану. Если снаружи холодно, то в монометрическом термометре, в этом самом датчике температуры, давление падает, и тогда клапан начинает пропускать большую порцию газа. Снаружи потеплело – давление в баллончике датчика увеличивается, газа поступает меньше, и – все дела!

Гори-гори ясно, чтобы не погасло!

Верка только головой качает: «Ну, Ваня! Ну, колдун чертов!» – и от обиды женской чуть Ивану в глаза не впивается: ей бы мужика такого! Век бы Богу молилась. Так бы высоко голову носила – рукой не достать!

Только Метелкину она, как в бане лыжи.

И Верка все это понимает. Коньячком его с желтками перепелиными подпаивает, мужскую силу накачивает. А Иван, вместо рюмки, хлестанет стакан такого коктейля и вдребезги пьяным притворяется. Вроде как импотент он.

Потом, правда, на жене отыгрывается.

Верка злится, как змеюка, а жене – в радость…

Сидит вот теперь Иван на своем любимом диванчике и сам с собой объясняется. Мучает его, Метелкина, пролетарского происхождения совесть.

Что есть истина? Достаток ли в доме с необремененной нравственностью или укоризненные взгляды жены, когда приходишь домой, но совесть чиста, как слеза плохо накормленного ребенка?

Вот и решает подвыпивший Метелкин дилемму: лизоблюдством заниматься или бросить все эти дела и остаться в сторожах?

Если лизоблюдствовать с Веркой – два выхода: или жене изменить, или себя продолжать на прочность испытывать.

Если в сторожах остаться, то тогда только один выход: от безденежья курить бросать…

Посмотрел Иван на тлеющую ароматным дымком сигарету «Кэмел», он теперь от дешевой «Примы» вроде как отвык, и прижал пальцем окурок в розовой раковине пепельницы.

Только расслабился на диванчике, как вот он – Горун перед ним, как лис перед травой, когда мышкует. Золотая фикса его под усами желтым радостным цветом отливает. А сам Горун щерится, словно челюсти от зубной боли свело. Дергается как-то.

– Вано, – шипит сквозь сведенный рот, – иди, давай! Хозяин зовет! Самый большой человек будет…

Да плевать Ивану на всех этих больших людей с колокольни! Они, люди эти, тогда большие, когда ты маленький. А Метелкин теперь – никакой. И нигде! Это раньше он по бумагам казенным числился. Сам бумаги хитрые составлял. Чертежи чертил. Свою фамилию оставлял. Сам расписывался в ответственности. Определенное место занимал. Хоть небольшое место, но нужное…

– Да пошли они все на х!.. – Иван красноречиво показал рукой, куда должны были пойти эти люди.

Глаза у кавказца бильярдными шарами по темному лицу раскатились:

– Вано, твою маму, зачем пил много, не закусывал?! Иди! Парашок из твоя башка будет. Парашу хлебать заставят. «Харчо», скажут. И ты кушать будешь. На шашлык нанижут. Иди, Вано!

Встал Метелкин с облежанного, ленивого дивана. Сунул сухарик в зубы:

– Пошли!

Горун Ивана вперед пропускает. Вроде как боится первым в логово волчье заходить.

А Иван хорохорится. Мысли, как часы кремлевские тикают: «Падальщик ты, Горун, а не орел! Каркуша базарная! А я – Иван Метелкин. За моей спиной Россия! – Вспомнив про Россию, Иван горько вздохнул. – Какая Россия? Русь-Тройка? Оборваны поводья, и кони разбежались… Эх, мать твою, мать!»

Ивана шибануло в сторону, и он, выбив плечом дверь, очутился прямо перед светлые очи гостей, ища рукой опору на зеленом сукне бильярдного стола.

– Вызывали?

– Э, да ты, видать, уже напарился? И нас не подождал. Баня готова?

– А то нет! Всегда готова! – по-пионерски отсалютовал Иван. – Проверять изволите?!

– Нет, мы уже как-нибудь сами! – отвечают большие люди. Небожители. – А за работу досрочную иди, выпей!

– Н-нет! – мотнул головой Метелкин. – На службе – ни-ни! – пьяно дурачится.

– Ну, какая это служба? Услужение одно. А услужение требует покорности. Говорят «Выпей!», значит, пей! Все простится.

Иван оживленно посмотрел на маленький столик, где кучковались заманчивые бутылки с чем-то заморским: то ли с водой содовой, то ли еще с чем. Сами, видать, гости о себе позаботились. Вон и портфель рядом брюхатый морщинисто зевает. Кожа сафьяновая…

Ну а почему, по правде сказать, не выпить? Пей, Метелкин Иван Захарович! Что ты в жизни, кроме работы, видел? Пахоту проклятую! Бьешь-колотишь, пьешь-торопишь…

Выпить бы он выпил, да вроде хватит ему. К чему бы такие щедроты от этих волкодавов, которым такое человеческое качество, как благотворительность, что рыбе зонтик?

«Нет, пойду на боковую! Всю водку не перепьешь, и не стремись. Сдалось мне с вами, волками серыми, брататься?» – на минуту протрезвел Иван и завернул было на выход к двери.

– Не-ет! У нас так не полагается! – говорят большие люди. Скалятся. – Дают – бери, а бьют – беги! Тебя как зовут, мужик?

– Иван Захарович я. И честь имею!

Небожители развеселились:

– Вот если бы ты «бабки» имел, тогда – ничего. Мы бы тебя послушали. А честь – понятие не материальное. Но если ты говоришь, честь у тебя есть, сделай милость, окажи ее. А коли, оказать не можешь, то иди выпей с ним на брудершафт, – и показывают на увядшего кавказца, – он тоже когда-то честь имел!

Горун стоял у стены, поодаль от небожителей, и нервно подергивал большим пальцем правой руки темно-вишневые косточки четок, с которых траурно свешивалась из крученого шелка черная кисточка.

– Не-е! – говорит расхрабрившийся Метелкин. – С ним я пить не буду. Западло!

Слово «западло» сорвалось с губ Ивана само собой, неожиданно. Так в далекой юности Метелкина называлось недостойное, брезгливое действие.

– Я лучше с самим собой выпью и еще налью, – качнулся Иван и пошел прямиком к столику с бутылками.

За спиной смеются: