Алексей Слаповский - День денег

Писатель проснулся в то же время, что Змей и Парфен, но еще позже: около одиннадцати. Верней, он очнулся первый раз часов в шесть, открыл глаза, испугался жизни и себя в ней и тут же зажмурился и постарался опять заснуть, что ему не сразу, но удалось. Вторичное пробуждение облегчения не принесло: он понял, что у него не просто похмелье, а похмелье запойное, непереносимое, когда не столько боли физические мучают, а вся душа горит и требует.

Тенью мелькнула Иола.

Он шевельнул головой, чтобы жена поняла, что он не спит.

Она поняла и вошла.

– Я бы помогла, – сказала Иола. – Но ты же знаешь, у нас пусто.

Он знал. Деньги за последний эротический триллер потрачены две недели назад, а новый заказ еще не выполнен, Иолу же, служащую в городской детской библиотеке, отправили в неоплачиваемый отпуск. Если что-то и появляется, тратится на пропитание и на девические потребности Люды и Оли.

– И у соседей у всех назанимала, – сказала Иола.

Писателю и так было худо, но от страдающего лица жены сделалось еще хуже.

– Успокойся, – сказал он. – Отлежусь.

– Резко обрывать нельзя, – сказала Иола, – я читала об этом. Это просто опасно.

– Я спился из-за твоей заботливости, – обвинил Писатель.

– Что ты говоришь?!

– А то! Нормальная жена мужа похмельного ругает и на него плюет: сдохнет, так сдохнет! Он пугается и бросает пить. А ты мне не даешь испугаться, я на тебя надеюсь – и поэтому пить не бросаю.

– Ты хочешь, чтобы я на тебя плюнула?

– Давно пора! – ответил Писатель не то, что думал, а то, что захотелось вдруг произнести. – Нашла бы нормального человека с нормальным заработком, с нормальным характером! – сказал Писатель, унижая себя, будучи на самом деле нормальным человеком с вполне нормальными характером и заработком.

– Я подумаю! – сказала Иола и вышла из комнаты.

– Вот и прекрасно! Вот и замечательно!

Писатель тяжело встал с кушетки, на которой уснул вчера не раздеваясь. Поводов вчера выпить у него не было. Он сидел и писал допоздна художественный текст – и был счастлив. Он дописал главу, закончив ее ловким финальным закругленным словом, отложил рукопись в сторону, потянулся – и понял, что хочет выпить. Дело в том, что Писатель никогда не начинал пить с горя, или в состоянии уныния, или в случае неудачи: все жизненные тяготы он переносил с трезвой головой. Но минуты счастья и полного душевного благополучия, минуты радости и покоя были невыносимы для него. Он мог, например, идти в осеннем парке, смотреть на желтые листья, бесшумно падающие в молчаливую темную воду пруда, а потом взглянуть на бледно-голубое дымчато-ясное небо – и вдруг накатывало ощущение непереносимого счастья, настолько непереносимого, что он просто-напросто боялся с ума сойти. И вот, чтобы не сойти с ума от переполненности жизнью, он и запивал.

Так и вчера: он знал точно, что счастлив, и это его испугало, он даже ощутил под черепной коробкой какое-то шевеление: словно мозговые извилины, подобно клубку червей, пришли в движение – и сейчас перепутаются и завяжутся в такой тугой узел, какой никаким врачам не развязать!

Он начал рыться по своим карманам, по кошелькам, ящичкам стола, обыскал свою куртку и плащ жены – и наскреб сумму, которой ему хватило на бутылку водки и бутылку вина. Купив это в круглосуточном магазинчике, он торопливо стал пить. Водка кончилась, дав ему лишь первый хороший, задумчивый хмель. Но вино подействовало на удивление сильнее, он начал раскисать – и совсем раскис, и уже прищуривал глаз, чтоб не двоилось изображение, и покачивался перед недопитой бутылкой, решая, допить или оставить на утро. Пьяный ум рекомендовал оставить, но пьяная душа плевать хотела на ум, и Писатель допил остатки из горлышка, тут же повалившись на пол, а потом ползком, ползком – до кушетки…

Эти остатки, горько подумал он, сейчас спасли бы меня.

С отвращением закурив, Писатель подошел к окну.

И увидел, как по улице, сунув руки в карманы и ссутулившись, поспешает Парфен, как он сворачивает в ту подворотню, где Змей живет.

Моментально вникнув в суть ситуации, Писатель, не сказав ничего Иоле, вышел из дома.

И вот они сидели втроем и молчали. Верней, сидел Парфен – на единственном стуле, сидел и Писатель – в ногах у Змея, а Змей – лежал.

Они молчали потому, что все варианты, где взять денег, были исчерпаны и обговорены.

Мучительность проблемы заключалось в том, что Парфен нашарил у себя в кармане три рубля мелочью. За эти деньги можно было бы пойти и выпить в распивочном отделе магазина, что на углу Чапаева и Ульяновской, 75 граммов водки. Но это – одному, а они чувствовали теперь ответственность друг перед другом.

– Обхохочешься, – сказал Змей. – Самое дешевое пиво – четыре рубля. Рубля не хватает на бутылку! Ведь надо-то по глотку всего!

Парфен и Писатель молча согласились. Нет, конечно, глоток этот оживит не более чем на полчаса, но они знали, что полчаса им хватит, чтобы предпринять какие-то дальнейшие действия. Ибо в похмелье, да и в любой совместной выпивке, самое важное – начать. А потом как-то само собой получается, опытом проверено: появляются откуда-то люди с деньгами, вино, водка, пиво – словно первые эти крохи есть смазка для двери, распахивающейся в совсем другой мир, где нет проблем и мучений, где приятные неожиданности ждут тебя за каждым углом!

– Чероки, – сказал непонятное слово Парфен, глядя за окно.

– Чего? – спросил Змей.

– Джип «чероки», – пояснил Парфен. – Машина Больного. Стоит у дома. Значит, Больной дома.

– Голый номер, – сказал Змей.

Больной не был больным, просто маленького Сашу Гурьева спросили: «Почему такой толстый?» – и он надул губы и ответил: «Я не толстый, я больной!» – хотя был абсолютно здоров. Так он и получил кличку. Само собой, вслух ее никто не произносит теперь: Больной стал богат, ни с кем из друзей детства и соседей давно не знается, доживая здесь последние месяцы, достраивая особняк на ближней окраине города.

– Почему голый номер? – спросил Писатель Змея. – Ты у него брал взаймы?

– Нет.

– А другие?

– Нет. Ясно, что не даст.

– Да почему же ясно? Никто не пробовал, а ясно! Вот мы сейчас пойдем к нему все трое и спросим рубль! Мы придем радужными призраками детства, и он умилится!

– Если в рабочий день у него машина стоит, значит, он вчера тоже пил, а сегодня болеет, – сказал Змей, знающий такие вещи. – С ним редко, но бывает.

– Наверно, поправляется сейчас? – с надеждой спросил Писатель.

– Никогда. Боится запоя. Лежит и перемогается.

– Тогда он не даст, – сказал Парфен. – Если он мучается, он злой. Чтобы и другим плохо было. Он не даст.