Арман Лану - Когда море отступает

Последние слова она прошептала так тихо, что Абель не был уверен, расслышал ли он ее.

— Я легла с мужем. Он был так доволен! И я, конечно, тоже. И все-таки ночью я ему призналась. Он встал. Отыскал свой фартук, который он не надевал пять лет, штаны у него спадали, и ему пришлось потуже затянуть пояс. Таким красивым и стройным он никогда прежде не был, глаза суровые, зубы блестят. Я была влюблена в него до безумия, но это был уже не тот человек. Значит, я опять ласкала чужого мужчину! Мне так хотелось, чтобы он меня ударил! Он сошел вниз. Через час я вышла на цыпочках… Из пекарни доносились какие-то звуки. Можете себе представить: он стоял, голый до пояса, и месил тесто. Мне никогда в жизни не было так стыдно. Он пек хлеб. Он старательно месил тесто. Хлеб, наверное, получился хороший!

У Абеля в горло застрял ком… Запах хлеба… Безлюдная булочная и свора голодных пленных немцев…

— Развели нас в два счета. С женами пленных не церемонились. Булочную он не закрыл. Изредка мы встречаемся. Он со мной здоровается. Уж лучше бы он делал вид, что не замечает меня… Он так и не женился вторично. Это все наша бабья глупость, а тут еще война!

Дверь распахнулась, точно от сильного ветра, и в комнату влетела рослая девочка.

— Экая ты егоза, Жизель! — сказала Флер. — Ну что у тебя в школе?

— Скоро каникулы. Поскорей бы!

— Она переходит в среднюю школу.

Это была Жизель, дочь Прекрасной Булочницы, которая уже перестала быть булочницей, но была по-прежнему хороша собой, и некоего канадца по имени Жак, который так к ним и не вернулся. Девочка была красивая, девочка была рослая. Голубизна зрачков была у нее материнская, но разрез глаз, а главное азиатская манера, улыбаясь, слегка прищуривать их, — это было у нее от Жака. Но что касается Жаковых глаз, тут Абель должен был сознаться, что он забыл их оттенок. Голубые. Да. Темно-голубые. Очень темные? А рот? У матери такие же мило капризные губки. Ну, а ямочки? Да. Есть ямочки. Много ямочек. Все ясно. Как это тяжело!

— Мамочка! Я пойду на «Орел или решку». Меня Раймонда ждет. Она поедет с нами в Порт-ан-Бесёен, Когда мы туда поедем?

— В понедельник.

— Ты знаешь, мамочка: я тебя люблю!

Было слышно, как она стучит каблучками на лестнице, в коридоре и во дворе.

У Абеля в бумажнике была фотография: Жак и Абель с товарищами на фоне развалин Кана. Карточка была неплохая, но только маленькая. Абель протянул ее Флер. Она надела очки и принялась терпеливо рассматривать выцветшую фотографию. Об оконное стекло билась оса. И тогда было так же! Прекрасная Булочница сняла очки, передала карточку Беранжере и погрузилась в раздумье.

— А кто этот высокий тонкий юноша справа? — после долгого молчания спросила она.

— Это я, — ответил Абель.

— Да, верно, это ты! — воскликнула Малютка.

Оса из себя вон выходила.

Прекрасная Булочница встала и прошлась по комнате; у нее была узкая талия и пышный зад.

— Что же с ним было потом? С тем, что на карточке?

В вопросе уже заключался ответ. Флер не узнавала. Женщина, которая только усомнилась бы, не проявила бы такой непритворной печали, не было бы у нее этой красивой грустной улыбки, такой же, как у Жизель. Девочка была похожа на мать; отец прошел, не оставив заметных следов.

— Жак погиб в августе, — сказал Абель. — Он вел грузовую машину.

— Какого же он был роста? Меньше вас?

— Меньше.

— Станьте рядом со мной.

Абель заколебался.

— Да иди! — сказала Малютка. — Не съест же она тебя.

Флер стояла напротив, хорошенькая, как спелый персик. От нее приятно пахло. Она положила руки ему на плечи.

— Ну так насколько же меньше? Вот настолько? Настолько?

Он не помнил. Ему почудилось, будто она давно уже держит его в объятиях. Он покраснел. Бросил растерянный взгляд на Малютку — та смущенно ему улыбнулась.

— По-моему, он был вот такой, — сказал Абель и пригнулся.

Флер покачала головой, уронила руки.

Оса все еще жужжала. Осы всегда в трауре: одежда на них из желтого и черного бархата.

На блиндажах сушились купальные костюмы. Оркестр сыгрывался перед 14 июля. «Последний» возмущался избирателями, голосовавшими за де Голля, и оплакивал времена вольных стрелков и партизан. Однажды неожиданно для самого себя он сказал: «Дурака мы сваляли, что потребовали оплаты отпусков!» Но потом он воспрял духом. Надо повидать товарищей из Нанта и Сен-Назера, работающих на строительстве Луароатлантики! Когда Вотье вспоминал товарищей с Луароатлантики, глаза у него горели.

Прелесть этого лета была изменчивой: то солнце, то дождь. От этой изменчивости и от наплыва «отпускников» «низший свет», собиравшийся в трактире, утратил подлинное свое лицо; было в нем теперь что-то раздражающе однотипное, особенно когда Люсьен, надоевший самому себе, опять заводил «Мустафу». Абель между тем чувствовал себя лучше. Тайное сомнение: «А ты уверен, что это было в Анжервилле?» — отошло куда-то далеко; вопрос звучал глухо, как колокол на захолустном полустанке. Нет, теперь он чаще спрашивал себя, что заставило его пойти добровольцем на фронт. Вразумительного ответа на этот вопрос он не находил, и это его злило.

Свежий номер газеты приносил с собой нормальную с точки зрения разумной диеты дозу катастроф, скандалов и происшествий во вкусе сюрреализма. Берлин. Китай. Куба. Конго. «Парашютно-десантные войска освобождают Стэнливиль. Маленькая девочка со слезами рассказывает, как ее сестру Леонарду изнасиловали два конголезца». Лумумба. Мау-Мау. Ядерные испытания. Французы и язва у них на боку — Алжир. Де Голль в Нормандии. Де Голль в Шербуре. В Арсенале. В том квартале, который в 1944 году был отрезан от мира, обнесен колючей проволокой, был болен гнойной проказой. Де Голль в Байе. «Привольное житье только между Каном и Вайе». И наряду с этим полная беспечность, «наплевательство», «где наша не пропадала». «Русские скоро пошлют человека в космос». Брижит Бардо надела парик. Аннета Вадим разводится с мужем. «Пора отпусков, рекордная цифра отдыхающих — на 25 % выше, чем в 1959 году. Ривьер, чемпион велосипедных гонок, отказывается от участия в велогонках Тур де Франс». Интерес к преступлениям падает, любовные похождения привлекают всеобщее внимание. В Алжире феллахи расстреливают из пулемета голых купальщиков. Пытки, о которых говорят открыто. Эйхман — шесть миллионов жертв. А все остальное! Война — это вроде айсберга: видна только часть ее. Гигантский бордель — Шербур, «ничья земля», которую захватил порок! Мамочкино заведение! Наци. Наци, истребившие канадских военнопленных, в том числе моего товарища Ти-Ружа. 8 июня 1944 года в замке Андриё были расстреляны пленные, виннипегские стрелки. Их было девятнадцать человек. И еще семь человек, из них шесть из гвардии ее величества стрелкового полка. Канадцы надеялись, что преступники предстанут перед судом. Но 21 тысяча эсэсовцев, захваченных 7 июня, свелась в Фалезе к скромной цифре в шестьдесят человек.