Захар Прилепин - «Лимонка» в тюрьму (сборник)

Мне о нём рассказал смотрящий за нашей хатой, такой же, как он, молодой татарин. Ему недавно исполнилось восемнадцать.

– Он обиженный, пассажир – заехал сюда на несколько месяцев. Суд дал ему пять месяцев, тут досиживает, в июне нагоняют.

– А за что от общака отъехал?

– Он «пилоточник», сам сознался. Говорит, что жена предложила ему на нос пилотку натянуть. Он её спросил – а потом у меня в рот возьмёшь? Ну и нае…ла, сука. Правильно я говорю?

Парень кивнул, так же глупо улыбаясь.

– Он ещё не сразу понял, кто он. Сначала удивлённо спросил – а что тут такого? Пришлось объяснять на пальцах: «Ты её трахал? Потом п…у лизал? Значит, ты у себя в рот брал, да ещё у всех, кто её до тебя имел. Иди парашу оближи, если не понимаешь». Хотя жалко его мне, – продолжал смотрящий. – Дурак глупый, не понимает, что творит, а тут блядь попалась и жизнь испортила. Но что с ним сделаешь? Хоть тонну мыла съест, не отмоется. Но живёт вон на верхнем ярусе, не охота его в «окоп» отправлять, пусть спит нормально… – Смотрящий взглянул на меня с некоторым напряжением.

Но я отнёсся к этому нормально:

– Ну вот… каждому своё – пусть спит, где указали.

– На стирке сидит, круче «Ариеля» стирает. Есть что простирнуть, давай, дашь пару «Примы» и удивляйся только стой.

Во-первых, я привык делать подобные вещи сам и не допускал, чтобы мои вещи кто-то стирал.

Во-вторых, даже если бы я захотел полюбопытствовать, «Примы» у меня не было. Потому что я не курил, фильтровых у меня было немного, на этап я взял только блок «Союза-Аполлона» лёгкий и успел раздать его по дороге почти весь зэкам, кроме пачки, которую отдал на этапе надзирателю, чтоб он не переворачивал у меня баул. Оставалась пара пачек, но ещё могло пригодиться, так как до зоны неизвестно сколько, а мало ли что может случиться.

Но татарин не унимался и стал настаивать:

– Ему тоже надо курить, доставай этапную футболку, «Приму» я с общака ему дам.

– Ну, будь по-вашему, – сказал я и дал парню футболку с Че Геварой, подаренную мне Максом Севером.

Все зэки, наблюдавшие за этой сценой, почему-то одобрительно заулыбались. Наверное, ощутив во мне не интеллигентишку, а нормального арестанта, который сам всё понимает и истерик не катает по продолу из-за…

Постепенно я познакомился со всеми. Интересно, но в камере я не встретил ни одного отрицательного персонажа. Ребята попались с юморком, и все были молодые, кроме одного татарина лет за пятьдесят, по имени Али.

Всем нравилось моё огромное и солидное «Обвинительное заключение». По всей видимости, никогда они подобной «отжимки» не видели.

Был там один Саша, он себя тоже назвал «политическим». У него было экономическое дело, но он тем не менее считал, что закрыли его из-за того, что он «перешёл дорогу нынешнему президенту Башкирии». Саша имел совместный бизнес, но его компаньон поругался несколько лет назад с президентом Башкирии. И в итоге тот забрал у них бизнес. А всех, кто руководил, отправил по этапу. Саша сказал, что сам он работал с московскими партнёрами, в столице и жил. Все его предупреждали, мол, не надо ехать в Уфу. Но, говорит, я уже думал, что забыли всё, пять лет прошло, и я не участвовал в конфликте. Но президент всё помнит, оказалось. Пять лет, в общем, не много.

Впоследствии я его видел дважды в клубе, куда меня водили к священнику Николаю на беседу. Там, в клубе, была молельная комната, но я мог общаться со священником только раз в месяц. Там Саша и был кем-то вроде послушника. Мы обменялись кивками.

А второй раз на свидании с моими родителями. К Саше тогда приехал на сутки длительного свидания сын. Жены у него не было, почему – не знаю, но было трое или четверо детей. Старший девятнадцатилетний сын работал и кормил всех братьев и сестёр.

Встретившись в коридоре помещения, где комнаты для свиданий, мы удивлённо поздоровались и обрадованно обнялись. Он выглядел положительно смирившимся человеком, говорил негромко и смотря исподлобья, улыбался, как монах или послушник. И улыбка у него была чистая и какая-то ясная, что ли.

Таких мало я видел в Башлаге, да и в Рослаге вообще. Чаще сломавшиеся смотрят хоть также и исподлобья, но всё-таки заискивающе. Не редко, например, пытаясь перебить вас лестным выводом. Или говорят вам грубые комплименты, приписывая качества, которыми вы никогда не обладали.

Саша, напротив, обратил моё внимание на некоторую резкость и неустойчивость в мыслях и изложении, которыми я всегда страдал.

– Правда, по сравнению с тюремными разговорами ты был полегче и поспокойнее. Говорил тише и медленнее. А сейчас как с цепи сорвался, обезумел будто… Про лагерь не скажу, хоть здесь отдохнём от него, о тебе наслышан в принципе и так.

И мы разошлись. Но вечером я познакомился в курилке с его сыном. Там мы разговорились, и я даже дал ему почитать книгу «Лимонов против Путина», привезённую мне родителями. Чтению он посвятил всю ночь свидания, пока сам Саша отсыпался.

Ложку, которой я потом ел в лагере, мне подарил парень по имени Володя. Он настоял, чтобы я взял её, так как он знал, что в лагере ложки не выдают. Достают за сигареты, потом ложки «крысят», и по новой приходится договариваться, отдавать сигареты, и так постоянно. Деревянную ложку «скрысить» сложнее, это не алюминиевые штамповки. У каждой своё лицо. Я потом ещё долго вспоминал его с благодарностью, видя, как этапники первое время сидели в столовой и ждали, когда кто-то им даст свою ложку. Но время еды было всегда ограничено, сами дневальные питались в своих столовых, вместе со старшинами в бараке. И ждать, пока кто-то нормально поест, не давали.

Про отряды мне часто рассказывали, что только сели есть, через минут пять шла команда: «Заканчиваем приём пищи!» Все, давясь, скорее начинали заливать в себя кипяток супа. Ещё через минуту: «Дежурные, приступить к уборке посуды, всем встать…» Но об этом я ещё расскажу. В этапе все было терпимее, чтобы никто не стал выказывать недовольство ещё там.

Володя был вичёвый, сидел за наркоту. Тихий, из интеллектуальной, инженерской семьи, понемногу разбирался во всем.

Когда я что-нибудь рассказывал, Володя всегда слушал, видимо, с любопытством, но внешне у него постоянно было по-восточному равнодушное лицо. Первое время я даже как-то сомневался, мне казалось, что ему не интересно. Но несколько раз, когда кто-то пытался влезть в разговор или обратиться к нему, отвлёкшись на секунду, он их обрывал и просил продолжить.

Он был типичный бывший наркоман, который уже переболел и отошёл достаточно давно. Говорил он всегда немного тоскливо – один из признаков этой породы, на мой взгляд.

Через четыре дня меня вызвали к куму. Провели по коридорам странным, извилистым образом. Ощущение было такое, что просто перевели на соседний «продол», только через подвал соседнего корпуса.