Ирэн Роздобудько - Я знаю, что ты знаешь, что я знаю…

Итак, бабушку похоронили с миром. Когда приедешь – сходим к ней вместе.

Твой цветник превратился в заросли – полно диких цветов, лезут из-под земли, как бешеные.

Ну, не будем о грустном…

Дорогая Соня! Хочу написать о многом – большое, длинное письмо, чувства переполнили меня до той черты, когда хочется выплеснуть их, затопить весь мир своей благодарностью к тебе. К тебе и твоему мужу, мистеру Риду.

Если бы не вы…

Не представляешь, как я тебе благодарна, что ты разыскала меня в Америке. Знаю, ты скажешь, что только выполняла просьбу бабушки, но ведь – ты могла и не искать меня…

Я давно привыкла, что в этом мире – каждый за себя. Всегда чувствовала себя одинокой. До того момента, как увидела тебя в своей комнате в университетском городке под Берлингтоном. Помнишь?

До сих пор стыдно за разбросанные вещи, пустые банки из-под пива и табачный запах – и это на фоне подстриженных газонов ухоженной окружающей территории.

В наши комнаты никогда не заглядывает профессура. А тем более – гости или посетители.

Я была недовольна тем, что кто-то видит этот беспорядок, и разнервничалась.

В общем, прости, что не сразу не была с тобой приветлива. Не хотела ничего знать.

Издавна меня преследует чувство, что живу (точнее – жила) в плотно запаянной жестянке, замкнутая в себе и в пределах того пространства, в котором все время находилась – за забором кампуса, где геометрические формы безупречно подстриженных газонов и клумб, аккуратных корпусов и неискренность отношений вполне соответствуют этому состоянию.

Наверное, поэтому, из чувства противоречия, устраивала такой беспорядок на той территории, которая временно принадлежала мне – в казенной университетской комнате. Ведь хоть что-то в этом мире должно быть создано для меня?!

А я этого никогда не чувствовала!

Моя мать говорила, что бабушка обманывала нас всю жизнь – и я представляла себе, что все, что связано с «фрау Шульце», – лживо и даже враждебно. С детства, в качестве самого большого упрека, когда я не слушалась или делала какие-то гадости, мне говорили, что я пошла в своего деда. Но не в того, чей портрет стоял у матери на столе – почтенного господина во фраке, а в какого-то «другого» – из «дикой страны», «чужака», который «купил бабушку за кусок хлеба». И тем самым лишил нас «чистоты аристократической крови».

Всю жизнь мне хотелось расплести этот клубок.

И ты стала первой «ниточкой», за которую я ухватилась. Хотя, повторяю, мне до сих пор досадно, что встретила тебя и мистера Рида неприветливо. Теперь ты знаешь почему. А я знаю, что ты знаешь. И от этого легче на душе…

Настоящая симпатия возникла после того, как я увидела твою выставку в Нью-Йорке.

Это было невероятно! Я не большой знаток искусства, но в твоем серебряно-стеклянном мире я прожила несколько прекрасных часов и поверила тебе окончательно.

Ты сказала, что жизнь порой завязывает интересные узелки. Рассказала, как жила в том приюте – такая же «законсервированная в себе», как и я.

Уговорила приехать к бабушке.

Я ехала с опаской.

А если быть честной – со страхом. У меня с миром и без того сложные отношения, чтобы добавлять к ним еще более сложные.

Мало кто понимает меня, ведь все теперь стремятся быть «людьми мира». А я думаю, что таким человеком можно стать только в том случае, когда точно знаешь, кто ты и откуда пришел. Вот этого я о себе и не знаю. Это удручает. Это все равно, что от рождения жить в приюте и не знать, как ты появился на свет.

Если мой дед из ваших краев, значит, во мне есть часть вашей крови, но вторая часть – немецкая. Но ни там, ни там я никогда не была, ни того, ни другого языка не знаю (разве что мать иногда говорила со мной на немецком).

Кто мой отец – так и не узнала. С той поры, как себя помню, у меня было несколько отчимов, с которыми мама время от времени навещала меня в частной школе, а потом – в колледже.

На вопрос об отце неизменно отвечала: «Какая разница?» Странная позиция, которую я не могла осмыслить до конца. Возможно, таким образом она мстила бабушке, которую так и не простила. Всегда называла себя «фон Шульце», добавляя – «баронесса». Это смешило меня.

Но, по крайней мере, у нее была родина – якорь, с которого можно сняться в любой момент, а можно просто удлинить его цепь. Главное – знать, что он есть. Пусть даже и на большой глубине.

Видимо, родина – это то, что любишь и из-за чего страдаешь?

До Берлингтона мы жили в Цинциннати, собственно, там я и родилась. Но люблю ли я этот промышленный город?

Хотела бы вернуться? Наверное, нет. Плохо его помню. Те воспоминания для меня будто покрыты серой пеленой, висевшей над нашим кварталом.

Я не знаю, почему мы оказались там – или оттуда был мой неизвестный отец, или мать занесло туда какими-то другими ветрами, но удивительно то, что этот город в штате Огайо основали немецкие переселенцы. Об этом я узнала только в колледже на уроках истории. Не знаю, было ли известно об этом матери, но теперь, когда я задумываюсь над странными переплетениями судеб, этот факт кажется мне определяющим. Возможно, в мире существует какое-то притяжение – вроде магнитного, которое управляет нашими, на первый взгляд, случайными поступками. Поэтому и – Цинциннати? Не знаю…

В общей школе меня дразнили «носатой», и я ужасно страдала из-за этого. Поэтому мало выходила на улицу. После седьмого класса мама отдала меня в частную школу-пансион – это уже в штате Вермонт.

Первое, что заставило дрогнуть сердце, – кусты сирени на околице Берлингтона и запах дождя в первый день нашего приезда, большое синее озеро Шамплейн, над которым выплывали из розового марева Адирондакские горы – с севера и Зеленые – с востока. Этот пейзаж до сих пор стоит перед глазами…

Значит, мой якорь – сирень, озеро и те горные хребты? Или зеленые лужайки кампуса частной школы, где я провела бо́льшую часть времени? Или Нью-Йорк, к которому, как трамвай, «ходит» из Берлингтона черный самолетик на сорок мест и куда я порой сбегала, чтобы посмотреть мюзикл на Бродвее?

Не слишком ли это мало для настоящей любви и настоящего страдания? Тех, с которыми ты говорила о своем Львове – несмотря на все свои успехи и новые возможности?..

Видимо, эти вопросы заставили меня искать «фрау Шульце», без которой я бы не появилась на свет. А возможно, сработал тот «магнит»?..

Теперь – более подробно, как ты и просила.

…Прибыла на место вечером 15 июня. Приятно поразило то, что городок довольно похож на любой из городков в Вермонте: расчерченный опрятными газонами, геометрически четкий и какой-то прозрачный, как отражение в зеркале. Наверное, ты замечала, что отражение чего-либо в зеркале имеет большую прозрачность и яркость, чем то же самое – в реальности?